Если бы я был каким-нибудь старинным писателем, то зажег бы свечи, обмакнул гусиное перо в чернильницу и начал бы свои записки примерно так:
«Загадочные события, о которых я собираюсь поведать читателю, уже немного отступили в туманную даль прошлого. Но даже безжалостное время не может стереть их в моей памяти.
Я часто по вечерам мысленно возвращаюсь под мрачные своды того старинного дома, где чудились мне после полуночного боя часов бесшумно скользящие тени далеких его обитателей, давно ушедших, но не нашедших покоя. Я слышу легкий шелест их голосов, будто они хотят предупредить нас (детей Шерлока Холмса) о темных силах, замышляющих черные дела.
И все это заставило меня, как доктора Ватсона, взяться за перо…»
Глава I. «Гав-гав!» – сказала мама
И вот мы приехали на нашу дачу. Про которую мама грустно говорит: «Дача у нас как бы есть, но ее как будто и нет».
Это мама правильно говорит. Дача у нас есть. Но на даче у нас ничего нет. Нет ни дома с евроокнами и тарелкой с евровидением. Ни бассейна с мухами и жуками-плавунцами, ни гаража с «Мерседесами», ни теннисной площадки, ни сарая для старой мебели, которая никому не нужна, но жалко выбросить. Но зато есть высокие и красивые березы с зеленой шелестящей листвой, где чирикают всякие мелкие птахи и поют соловьи, жужжат всякие майские и июньские жуки. Есть старый скворечник, в котором почему-то никогда не жили скворцы, а поселилась шустрая рыжая мышка-полевка. Есть заросли крапивы выше моего носа, есть непроходимые лопухи, где мой младший брат Алешка может заблудиться после завтрака до обеда. (Правда, на обед он никогда не опаздывает, дорогу к столу всегда вовремя находит.) Еще у нас есть дикие шмели и пчелы и пискучие жгучие комары, летучие мыши по ночам, квакающие лягушки, грибы под березами и вредный ежик. Он всю ночь деловито шуршит и недовольно фыркает под полом нашего временного домика, над которым всякий раз после дневного солнца висит задумчивая ночная луна.
Наш домик – это уютный строительный вагончик со сдутыми колесами. Мама говорит: они для того сдулись, чтобы вагончик не увез нас ночью куда-нибудь на край света, нам и здесь хорошо. Конечно, хорошо. Мы так живем уже не первое лето. Дело в том, что для того, чтобы построить нормальный дом, нам всегда чего-нибудь не хватает. Или денег, или времени. Когда у нас появляются вдруг деньги, то у папы на строительство нет времени. А когда появляется время, то у мамы вдруг кончаются деньги.
Но нам наш вагончик здорово нравится. Он довольно милый. У него есть ступеньки. На которых по вечерам очень хорошо помещается вся наша семья. Папа курит, мама романтически вздыхает и хлопает на себе комаров, Алешка что-то сам с собой бормочет, а я сижу молча и смотрю, как над дальним краем леса всплывает луна и как рассекают еще светлое небо суетливые летучие мышки. Своими, как говорит Алешка, «зигами и зугами».
А еще у нас в вагончике есть старый диван из старой квартиры. К которому никто не подходит, все его боятся, потому что стоит на него сесть, как он тут же вопит своими пружинами, как кошка, которой прищемили дверью хвост. На этом вредном диване может спать только папа: он приезжает со своей милицейской-полицейской работы таким усталым, что всегда спит неподвижно на одном боку, и диван его терпит. А наша молодая овчарка Грета осторожно обходит диван стороной и на всякий случай рычит на него, как на нахальную ворону. Эта ворона все время караулит возле скворечника рыжую мышку. И страшно каркает во все воронье горло, когда та осторожно высовывает из домика свою мордочку.
Мы с Алешкой спим на потолке, который мама красиво называет антресолью. С торца этой чердачной антресоли есть небольшое окошко, которое нам частенько служит дверью. Снаружи мы приставили садовую лестницу (штормтрап – называет ее папа), и наши родители частенько не знают, куда мы уходим и когда приходим. Очень удобное приспособление, которое облегчает наши взаимоотношения. Никаких «где вы шлялись до полуночи?» или «куда пропали с восходом солнца?».
