«Ныне суд миру сему; ныне князь мира сего изгнан будет вон.» (Иоанна 12:31)
Он смотрел сквозь оконное стекло на медленно падающий снег. Порой ему казалось, что время на короткие мгновения застывает, кристаллизуясь в статичные кадры: белые хлопья вдруг зависали, едва заметно подрагивая в ожидании освобождения. В такт снежинкам замирали и мысли. Ему позарез надо было вспомнить что-то очень важное, какую-то маленькую деталь, маячившую все время на границе его осознания последние несколько дней. В эти короткие доли секунды, когда мир вокруг останавливался, ему казалось, что вот оно уже совсем рядом, уже почти поймано, даже осознано и понято, но каждый раз не хватало каких-то мельчайших атомов времени, чтобы вытащить это осознание из застывшего мира. Снег снова начинал падать, бесцеремонные и навязчивые мысли вновь жужжали в голове, как рой потревоженных пчел.
– Да чтоб тебя, – с досадой пробурчал Нечаев, отвернувшись от окна, и начал мерить комнату неровными шагами.
Со дня исчезновения Ольги прошла уже неделя, но он до сих пор не имел никакого понятия, что же с ней произошло в тот поздний и ненастный январский вечер. Это невероятное стечение обстоятельств, нагромождением роковых случайностей приведшее их в тот самый, бог весть откуда взявшийся, бар, сводило его с ума.
– Пропади он пропадом вместе с его чертовым барменом! – не удержавшись, выругался Нечаев.
Он поймал себя на мысли, что не помнит его названия. Всю эту неделю в редких и скупых разговорах с другими он называл его "тот самый бар". Нечаев остановился с полуприкрытыми глазами, силясь вспомнить вывеску с парой неработающих букв, но вскоре бросил это бесполезное занятие. Какая, в конце концов, разница, что там было за название? В протоколе у полиции все указано, да и бар никуда не делся – подъезжай да смотри. Он чувствовал, что в голове начинается хаос, к горлу вновь подкатил ком беспокойства, спина покрылась холодным потом. Острое ощущение собственного бессилия и бесполезности давило на него, комната внезапно показалась тесной и словно наполненной липкой паутиной, через которую он с трудом продирался, ему вдруг стало трудно дышать. Стремительным шагом пройдя через зал в прихожую, он накинул на себя первое, что подвернулось под руку, и поспешно выскочил в подъезд. Как-то уж слишком стремглав и нервно, перепрыгивая через две ступеньки, несся он сквозь этажи по лестничной клетке, будто задыхающийся дельфин на поверхность солнечного океана за каплей благословенного воздуха.
На нижней площадке у почтовых ящиков, с опаской посторонившись, стояла соседка по этажу – Валентина Ивановна Бехер – бойкая и в меру пожилая женщина лет шестидесяти пяти с вечно недовольными глазами и неприятным резким голосом.
– Ишь несется, паразит, того гляди с ног собьет! – прикрикнула она, но не то, чтобы уж слишком грозно, а скорее для приличия. – Да на тебе лица нет, аль случилось чего?
Нечаев сначала, признаться, совсем ее не заметил, но, услышав голос, уже у выхода притормозил и впопыхах глухо бросил через плечо:
– Все нормально, Валентина Ивановна, пардон, спешу: дело срочное, – провоцировать хозяйку дворовых сплетен не входило в его планы.
Вырвавшись наконец на улицу, он стал жадно ловить воздух, пытаясь отдышаться. Захватив целую пригоршню колючего обжигающего снега, он судорожно растер ею лицо. Паника постепенно отступала, сменяясь опустошением и апатией. Нечаев небрежно поправил шапку, вытер концом шарфа сырую физиономию, запахнул поплотнее пуховик и неспешно двинулся без какой-либо цели сквозь белый вальс падающих снежных хлопьев.
Он шел, скользя рассеянным взглядом по двору, окружающим домам и их подслеповатым окнам, и внезапно, даже не краем глаза, а каким-то шестым чувством, ощутил взгляд, обращенный в его сторону. Нечаев огляделся по сторонам и у подъезда соседнего дома увидел ее.
