Прежде чем я начну свое повествование, следует несколькими штрихами набросать портрет покойного Чарльза Огастеса Милвертона из Аплдор-тауэрса, что в Хэмпстеде. Тем читателям, которые знакомы с опубликованным мною рассказом о его конце, содержание нижеследующего предисловия отчасти уже известно. Спустя три года после собственной смерти этот негодяй чуть было не навлек на Шерлока Холмса страшную беду, повредив ему куда больше, чем сам профессор Мориарти. Чарльз Огастес Милвертон! Мой друг называл его худшим человеком в Лондоне. По его словам, даже самый отъявленный преступник из пятидесяти убийц, с которыми нам приходилось иметь дело, не мог вызвать такого отвращения. Холмс сравнивал его с рептилией, скользкой ядовитой тварью со смертельно холодным взглядом и злобной приплюснутой мордой. Истинный король шантажа, Милвертон жил в роскоши благодаря сведениям, купленным у вероломных лакеев и горничных, которые служили высокопоставленным особам. Его жертвой могла стать чистейшая душа, повинная в ничтожной оплошности, простой неосторожности, не более. Негодяю нередко хватало одного-единственного необдуманного письма или даже записки в пару строк для того, чтобы привести благородное семейство к краху.
Слава Милвертона как разрушителя репутаций достигла таких высот, что раз или два его имя даже появлялось в печати. К примеру, Холмс показал мне эпиграмму из лондонского журнала, посвященного лошадиным бегам, спортивным состязаниям и светским новостям. Вот она:
Милвертон змеей ужален: что же приключилось?
Он живехонек. Гадюка насмерть отравилась.
Таков был наш враг. По замечанию Холмса, под маской круглолицего улыбчивого добряка таился хищник с сердцем, словно высеченным из мрамора. Милвертон порабощал жертву постепенно, сначала запугивая, а затем лживо обещая спасение. Образно говоря, он заносил у человека над головой камень и постоянно напоминал о том, что расправа не заставит себя ждать. Те, кого он преследовал, полагали, что избавятся от гнета, заплатив раз-другой. Но они заблуждались. Мерзавец отпускал пленников на свободу лишь после того, как обирал их до нитки. За исключением двух случаев, когда несчастные, зарядив пистолет одной пулей, запирались в гардеробной и больше оттуда не выходили…
Последней добычей Милвертона должны были стать семь тысяч фунтов, которые он рассчитывал получить от леди Евы Брэкуэл незадолго до ее свадьбы с герцогом Доверкорским. Такую цену шантажист назначил за несколько необдуманных писем, отправленных девушкой годом ранее одному скромному сквайру. Эти послания подводили итог нежной детской дружбе, на краткое время переросшей в любовное увлечение. К несчастью для леди Евы, вымарать или переправить даты их написания не составляло труда. Таким образом, появлялся повод обвинить ее в том, что она тайно поддерживала прежнюю «дружескую связь», уже будучи обрученной. За щедрое вознаграждение подлый слуга сквайра вручил письма Милвертону, а тот грозил передать их герцогу Доверкорскому за неделю до свадьбы, если не получит от леди Евы назначенной суммы. Он заверил ее светлость в том, что неизменно исполняет свои намерения: однажды проявленная слабость означала бы для него потерю реноме и источника заработка.
Злодеяния этого шантажиста столь ужасающи, что человек благородного ума предпочел бы не поверить в подобное вероломство. Но я собственными глазами и ушами убедился в низости Милвертона, поскольку присутствовал при его встрече с Холмсом в нашей квартире на Бейкер-стрит в январе 1899 года. В тот вечер шантажист, поправив галстук пухлой ручкой, голосом, который я сравнил бы с мягким, но прогорклым маслом, произнес: «Можете не сомневаться, уважаемый сэр, что, если четырнадцатого я не получу денег, восемнадцатого свадьбы не будет». Как хитер и ловок был этот злодей! Как умело он находил добычу! Многие женихи могли бы простить своей невесте былое увлечение, о чем Холмс и сказал нашему посетителю. Но Милвертон привык тщательно выбирать жертву и впрыскивать струю присущего ему яда в те лживые сплетни, которые, как правило, приводят к расторжению помолвки в высшем обществе.
