Она теребит свой рукав, отчего оранжевые ворсинки слетают с джемпера и кружатся в воздухе, как сигаретные искры. Щеки у нее румяные, усыпанные веснушками, а когда она улыбается – с одной стороны появляется ямочка. Невозможно не влюбиться в эту улыбку.
Вот только я почти не видела ее улыбки с тех пор, как пришла в ресторан двадцать минут назад. Я наблюдала, загибая пальцы всякий раз, когда она улыбалась: первый раз, когда вошла сюда; второй – когда официант принес ей вино; и третий – когда она заметила меня притаившейся в соседней кабинке в этом дурацком парике, от которого чешется голова.
Я напрягаю слух, пытаясь через окружающий шум голосов поймать обрывки их беседы и понять – что же пошло не так на этом свидании. Почему она сидит с таким бесстрастным видом, словно предпочла бы оказаться где-нибудь в другом месте. В зеркале, расположенном под продуманным углом недалеко от их столика несколько часов назад, я вижу, как он покачивает бокал с вином. Его рука усыпана черными волосками. Я стараюсь что-то определить по «языку тела» – он наклоняется вперед, и я слышу его смех, нервный и хриплый, а вот она ни разу не засмеялась вместе с ним.
Передо мной со стуком появляется бокал «Апероль Шприц», и кубики льда позвякивают, когда Бобби пододвигает его поближе. От Бобби исходит запах чеснока и масла; и даже от одного взгляда на него у меня начинает урчать в животе.
– Ба! Да это же Сваха! – громогласно радуется он, и я шикаю на него, поднося палец к губам. Он искоса смотрит на меня виноватым овечьим взглядом.
– Прости, – шепчет он. – Вечно забываю, что ты должна оставаться инкогнито. – А затем дергает меня за парик: черный «боб», напоминающий не столько прическу Умы Турман в «Криминальном чтиве», сколько космы Эдварда Руки-ножницы. – Не самый твой лучший, – сообщает он, качая головой.
– Спасибо, Кэп, – откликаюсь я, прикрываясь салфеткой, чтобы почесать под злосчастной штуковиной.
– Так. – Он потирает ладони. – И за кем мы сегодня шпионим?
Я показываю пальцем на кабинку позади нас.
– А, хорошенькая, – говорит он о Елене, моей клиентке.
– И умница, а главное, я знаю, что они превосходно подходят друг другу, – гордо улыбаюсь я ему.
Он смеется – легко, от души:
– Это мило, но в последнее время дела у тебя идут не так уж хорошо. Я скучаю по всем тем поцелуям.
Я шутливо пихаю его локтем в бок.
– Ни по чему ты не скучаешь! Не ты ли названивал мне каждый вечер: «Кэйтлин, уточка, пожалуйста, я не могу это выносить, они обслюнявили мою лучшую кабинку!»
– Ну это все же лучше, чем: «Кэйтлин, уточка, ты свела его с его же братом!»
– Это был не его настоящий брат! – бормочу я в ответ. – Просто кто-то очень на него похожий!
Мы замолкаем, прислушиваясь к их разговору.
– Ну, и мне пришлось сказать ей, чтобы она поставила сыр в духовку, – говорит Джеймс с усмешкой. – Это было единственное место, откуда он не вонял! Нельзя, чтобы такой вонючий сыр портил вкус прекрасного «Бордо». Что за нелепая мысль его подать!
Бобби делает гримасу, качая головой.
– Он импортер марочных вин! – шепчу я.
Бобби кивает, а затем поет себе под нос:
– Ее это особо не впечатляет…
– А она шеф-повар, – добавляю я, отстаивая свой подбор пары. Но если взглянуть на Елену, становится ясно, что Бобби прав. Ее взгляд мечется по всему ресторану всякий раз, когда Джеймс что-то говорит, а теперь она опустила глаза, пристально вглядываясь в меню.
– Он нервничает, – говорю я. – Но он забавный, клянусь!
По крайней мере, был таким, когда я звонила ему в начале недели – окончательно убедиться, что он подходит для Елены. Его работа казалась тогда такой интересной: он рассказал кучу смешных случаев, подшучивая над собой. Однажды ему заплатили, чтобы он нашел то, на чем настаивал его клиент – невероятно редкое португальское вино; а Джеймс отыскал его… на нижней полке ближайшего супермаркета. А когда он был в поездке во Франции, ему предложили подавить виноград ногами, и он уже стал разуваться, когда вспомнил, что у него на пятке бородавка.
