Современная философия все менее склонна к академизму в своих рассуждениях. И не потому, что ее потеснили писатели-интеллектуалы, а потому, что она, спасаясь от схоластических проблем познания, обживает поэзию и искусство, которые говорят человеку больше, чем может сказать ему наука. Сегодня нейронауки, ставшие модными, пытаются научиться говорить не только о мозге, но и о сознании. Они хотят вернуться к Аристотелю, полагая, что картезианство, трансцендентализм и феноменология слишком сложны, болтливы и пустопорожни.
Научному миру известны две большие стратегии в попытке окончательно разъяснить публике вопрос о том, что такое сознание. Это американский проект и европейский. Американский проект готов на каждый нейрон посадить наномашину для регистрации импульсов, европейский – желает создать действующую компьютерную модель сознания, замещая нейроны микропроцессорами.
Философия идет другим путем. Она полагает, что человек вообще рождается как художник. И это дает о себе знать в наборе практик, используемых человеком. Есть практики, в которых сознание не нужно. Например, сознание не нужно для игры в шахматы, для того чтобы сделать рубило, для обучения компетенциям в школах и университете. Оно не нужно для того, чтобы получить нобелевскую премию.
Сознание нужно для того, чтобы краснеть от стыда, а также для того, чтобы взрывались галлюцинации. Сознание и есть не что иное, как взорвавшаяся галлюцинация, синтез реального и воображаемого. Сознание нужно затем, чтобы форма, линия, цвет или слово могли причинить человеку страдание, чтобы они могли перевести его в экстатическое состояние. Эту же мысль Ницше формулировал иначе. Он говорил, что природа, которая не делает скачков, все-таки один раз его совершает. Результатом этого скачка является появление художника, философа и святого. С них начинается человек вообще. Все остальные люди являются лишь подготовкой к человеку.
Сознание художника имеет два свойства: изображение и воображение. На эти свойства указывает наскальная живопись. Сознание дает о себе знать в жесте, в смущении, в аффекте самовоздействия. Сознание не нужно для вычислений, для языковых практик и практик знания. Сознание требуется не для познания, а для практик самоограничения. Для того чтобы что-то знать, мы должны уже знать.
Но что происходит тогда, когда наше уже-понимание замещается интернетом и мы не доверяем своим ощущениям, если они не выражены в слове? Что происходит с сознанием, если оно как зеркало разбивается на осколки и теряет связь с символом? Сможет ли оно передать нам свойство целостности? Или оно не нужно нам, и мы как звери привязаны к жизни и для нас невыносима тишина одиночества?
Когда утрачивается связь с уже-пониманием, тогда возникает клиповое сознание. Слово «сlipping» обозначает всего лишь подборку газетных вырезок на определенную тему. Клип прост, как натюрморт. Это лоскут, часть, не отсылающая к целому. И одновременно клип требует грез, фантазий, которыми заполняется место отсутствующего целого.
Понятие «клиповое сознание» я ввел в книге 1994 года «Метафизика пата». Там я хотел найти вербальные картины, заменяющие понятия. На этот раз я попытался посмотреть на клиповое сознание при помощи тысячи глаз. И вот что из этого получилось.