Клизма романтизма. Путеводитель по постсоветской архитектуре Петербурга

© Веретенников Д. И., Семёнов А. В., Малышев Г. Н., текст, 2022

© П. Фролёнок, обложка, 2022

© ООО «Издательство АСТ», 2022

В одном из петербургских законов, призванных охранять городское историко-культурное наследие, есть список из 75 «диссонирующих объектов». По сути, это законодательное закрепление перечня архитектурных ошибок, по отношению к которым рекомендовано проведение определенных мер – от загадочной «визуальной нейтрализации» до полного сноса.

Почти две трети объектов этого списка – здания, построенные после распада Советского Союза, то есть в период капиталистического романтизма. Удивительно, но архитектурные эксперименты советских лет, беспрецедентные по смелости и радикальности, оказались в меньшинстве по сравнению с плодами относительно короткого строительного бума рубежа XX–XXI вв.

Действительно, архитектура эпохи капиталистического романтизма (1991–2008 гг.) – самый спорный пласт нашего культурного наследия. Многие здания тех лет появлялись на свет под язвительную критику современников, становились предметом всеобщего раздражения и насмешек и сразу обретали саркастические прозвища, среди которых «шляпа незнайки», «дом-щелкунчик», «вставной зуб» и «летающая тарелка» – это еще самые безобидные. В Москве, куда первые постсоветские десятилетия принесли особенно драматические изменения, понятие лужковской архитектуры стало синонимом китча, безвкусицы да и попросту – градостроительного произвола. Но лихая архитектура лихих девяностых изменила не только Москву. Подобное, пусть и в меньших масштабах, происходило и в других российских городах, и длилось это по меньшей мере до начала 2010-х, когда стала крепнуть стабилизирующая сила в виде градостроительных регламентов, дизайн-кодов и градозащитных сообществ, старавшихся не допустить появления чересчур одиозных построек.

Какими бы ни были причины конца капрома – всемирный ли финансовый кризис, притормозивший реализацию многих проектов, усиление ли государственной градостроительной политики или же просто закономерное развитие рынка профессиональных проектных услуг, – баланс сил в архитектурном процессе в начале 2010-х заметно изменился. Многие определяют эти изменения как рост среднего качества проектной культуры. Может и так, но нам представляется, что уместнее было бы говорить не о качественном прогрессе, а об очередном стилистическом сдвиге.

Так или иначе, за последние 10–15 лет, прошедших с условной даты окончания периода капиталистического романтизма, архитектура стала другой. Все чаще спокойная, уравновешенная и компромиссная – она превращается в фон, на котором разудалые архитектурные экзерсисы девяностых и нулевых порой выглядят подростковым чудачеством. И – вот что самое удивительное – от вчерашней ненависти к ним сегодня не остается и следа. Вместо привычных раздражения и обиды – интерес, внимание и даже любовь. Вместо ассоциаций с бандитскими разборками, заказными убийствами и прочими эффектами олигархического капитализма – воспоминания об ушедшей эпохе политической гласности и ностальгия по утраченным свободам слова и самовыражения.

Мы называем стиль той эпохи романтизмом по двум причинам: во-первых, этот термин напоминает о романтике времени, отражает то опьянение свободой и ту жажду творческих экспериментов, которые охватили архитекторов после перехода страны на рыночную экономику и избавления от государственного идеологического диктата. Во-вторых, в истории уже был один романтизм, и он удивительно похож на этот, постсоветский. Речь идет о романтизме в европейской и русской культуре XVIII–XIX веков. Он появился как реакция на усталость от тотальной одинаковости и казенщины классицизма. Его философия строилась на обращении к внутреннему миру человека, смещении фокуса внимания с общественных интересов на индивидуальные. Подобные процессы происходили в художественной среде в начале девяностых: коллективистское сознание резко вытесняется стремлением показать свою индивидуальность, выделиться из толпы, реализовать персональные вкусы. Новый романтизм – такая же закономерная реакция на советский модернизм, как романтизм XVIII века – на имперский классицизм.