27 июня 1942 года
Солнце вставало над лесом, окружавшим посёлок Верхнелонецкий плотным зелёным кольцом. Старые карельские сосны стояли густой стеной выпятив свои мохнатые лапы, словно тянулись к людским жилищам, в которых только-только после ночи зарождалась движение. В воздухе ещё пахло ночной сыростью, ароматами трав и прохладой после дождя, хотя день обещал быть жарким. В прозрачном воздухе летали птицы – лето вовсю вступало в свои права. Серые избы одиноко стояли на заметном расстоянии друг от друга, окружённые огородами, – вокруг был засеян каждый участок земли: шла война, и по вопросам продовольствия иллюзий ни у кого не было. Финская оккупационная администрация притеснением местных жителей особо не занималась, но и в вопросах снабжения была крайне скупа. За сахаром и солью приходилось ездить чуть ли не в Петрозаводск, или в Петроскои, как его называли финны.
Люди уже выгоняли скот к озеру Ворузъярви за леском, где было побольше сочной свежей зелени. Озеро было безмятежным – немного колебался камыш, водная гладь была ровной, деревья на берегу отражались в ней, словно в зеркале. Местные бабы и старушки шли, разговаривая о житейских делах, а пастухи, покуривая папиросы, принимали скот в стадо. Все обсуждали новое постановление коменданта из Пряжи – «о партизанах». Для выхода из посёлка нужно было брать в местной администрации открепительные листы: если поймают в дороге, без оного можно и на допрос попасть. Людей это, естественно, пугало. Хотя с финскими военными жили уже год без особых происшествий, жители посёлка были встревожены. Особенно настораживала перспектива попасть между партизанами и военными – как между молотом и наковальней. «Под Олонцом деревня сгорела, финны партизан окружили в деревне, те давай отстреливаться, а потом как вся деревня огнём занялась, народу погибло ужасть!» – повторяли из уст в уста верхнелонецкие старушки, пугая себя и окружающих односельчан. Бабы взмахивали руками и качали головами, причитая вполголоса, чтобы не подавать вида. А то ещё кто доложит поселковому главе Петри, старому финну из Оулу, что бабы смутные разговоры разводят, – пойдёт по домам «профилактические беседы» вести и большевиков с сочувствующими партизанам выискивать. А он мужик жёсткий, постоянно с оружием ходит. При нём Сеппо и Колька, местные полицаи. Сеппо – тот ещё спокойный, а Колька, местный дурачок, чуть что – сразу за автомат, всё детвору ходит пугает. До войны дураком деревенским был, «рыжим бездарем» девки дразнили, а как пришли финны – так к ним подался. Теперь он власть – комендант из Пряжи лично медальку финскую дал. И все терпят Колькины выходки. Боятся Петри – он ещё при царе в полиции служил, русский хорошо знает. Всех местных коммунистов давно коменданту сдал, и больше их никто не видел – поговаривают, что в Петрозаводск отвезли, а оттуда уже никто не вернулся.
Над зданием сельсовета развевался финский флаг, висело объявление на финском языке с русским переводом внизу. Где-то за лесом, из которого маленькая извилистая дорога вела к шоссе на Петрозаводск, раздавался тихий рокот автомобильных двигателей, который было хорошо слышен в тишине раннего утра. Это сразу привлекло внимание немногочисленных сельчан. Машины в такую рань – дело, естественно, нехорошее. На дворе война. Конечно, по Петрозаводскому шоссе грузовики обычно двигались в Олонец, но тогда звук был дальше и более гулкий. Теперь же все услышали, что машины едут в посёлок. У местных зародилась тревога, и люди тут же поспешили по домам.
