ГЛАВА 1. "Если что – копай"
У меня в холодильнике лежали две вещи: заплесневелый сыр и письмо от покойной соседки.
Почему письмо в холодильнике? Потому что в момент, когда я его получила, мне казалось, что всё вокруг слишком тёплое – воздух, чай, новости, соболезнования. А письмо… оно было прохладным, странным и немного липким на ощупь, как ощущение, что ты забыл выключить утюг.
Я положила его рядом с банкой оливок. На потом.
И это “потом” наступило на седьмой день. Сыр рассыпался, как крошки из чужой жизни. А письмо – осталось. Розовый конверт с маленькими сердечками. Адрес – мой. Почерк – Людмила Васильевна.
Подпись аккуратная, как всегда. И дата отправки – за день до её смерти.
Внутри – один листок. На нём:
"Если что – копай."
Вот и всё. Без привета. Без пояснений.
Я перечитала три раза, потом свернула обратно. Потом развернула снова. Потом села на кухне, открыла банку оливок и сделала то, что делает каждый нормальный человек, получив подобное письмо:
Ничего.
А утром пошёл дождь. И на мокром подоконнике я вдруг поняла – мне надо копать. Потому что, если человек отправляет тебе такое письмо до смерти, а умирает потом случайно, то это уже не "если что". Это "всё".
Вопрос был не в том, копать или нет. Вопрос был – где.
У Людмилы Васильевны был небольшой садик перед подъездом, где она выращивала что-то между укропом и декоративной капустой. Никто толком не знал, что именно, потому что всё это чаще служило фоном для её ругани с голубями. Слева от входа – клумба с табличкой «не наступать». Табличку она меняла каждые полгода. Весной – новая. Осенью – тоже.
А ещё был сарай. Закрытый, старый, облупленный. Он официально числился "неиспользуемым". Открывался громко, как капот старой "Волги".
И всё это теперь – потенциальное поле для копки.
Я надела перчатки (всё-таки санитарные привычки – вещь полезная, когда ты работаешь с лицами), и вышла. Двор был тихим. Только где-то над пятым этажом ругались два голубя – наверное, спорили, кто первый заметил меня с совковой лопатой.
Первым делом я пошла к клумбе. Земля была рыхлая, как будто недавно взбитая. Но нет – просто прошёл дождь.
Я постояла минуту, вспомнила, как Людмила Васильевна носила свои резиновые тапки, как щёлкала языком на детей, которые рвали её "базилик", и как однажды сказала:
– Покой, детка, – это роскошь. А настоящую правду только земля держит. Все остальные – трусят.
Тогда мне казалось, она пудрит мозги. А теперь – держу в руках лопату.
Я присела рядом с клумбой и сделала первый коп. Ничего не произошло. Никакой молнии, никакого духа Людмилы, подсказывающего "правильней левее". Только червь. Толстый, ленивый. Глянул на меня, как на дурочку.
– Я тоже не уверена, – сказала я ему.
На третьем копке я наткнулась на сопротивление. Металл? Камень? Корень? Постучала лопатой – глухо. Пальцами попробовала – жесткое. Не природное.
Смахнула землю – показался угол. Что-то вроде небольшой коробки. Железной. Побитой ржавчиной. Края обмотаны старой изолентой. Я вытащила её, как вынимают бутыль с соленьями из подвала: медленно, с уважением к возрасту и возможной токсичности содержимого.
И тут позади раздалось:
– Ну надо же. И куда это мы собрались с инвентарём?
Я вздрогнула, чуть не уронив коробку. На тропинке стояла Зинаида Дмитриевна – соседка с третьего этажа, мать троих, бывшая доярка, нынешняя пенсионерка, обладательница взгляда, от которого тухнет чай в кружке. В халате с узором, похожим на турецкий ковер, и с веником в руках. Веник был символом власти. Иногда даже дубинки.
– Доброе утро, – попыталась я сделать вид, что копаю, скажем, морковку.
– Угу. Только вот обычно сажают весной, а не выкапывают в ноябре, – она подошла ближе и прищурилась. – Это что, Людкин огород?
