Глава первая: Серебряный шёпот леса
В королевстве, где реки напевали колыбельные древних времён, а звёзды по ночам перешёптывались с луной, жил принц Бавиал. Его рыцарством были любопытство, а доспехами – тихий смех, который звенел, как колокольчик, в пустых коридорах дворца. Но однажды терпение Бавиала лопнуло, как мыльный пузырь: он сбежал от церемоний, где даже яблочный пирог имел «важное государственное значение», и углубился в запретный лес.
Принц был загадкой, завёрнутой в полутона: его плащ, словно сотканный из пепла и лунной пыли, то облегал худенькие плечи, то растворялся в воздухе, оставляя за собой шлейф мерцающих частиц. Волосы цвета опавшей листвы под зимним солнцем вились непослушными прядями, будто их касался не ветер, а само время. Лицо – то ли ребёнка, то ли древней фрески – хранило следы улыбок, которые никто не видел, и теней, будто позаимствованных у сумерек. Даже его пальцы, то пухлые, как у мальчишки, то вдруг удлинявшиеся и полупрозрачные, словно струи дыма, заставляли задуматься: когда он родился? Или… перестал умирать?
Когда он двигался, за ним колыхались отсветы: то мелькал контур мальчика с деревянным мечом, то силуэт юноши в короне из шиповника. А в его глазах, глубоких, как колодцы забытых деревень, плавали искорки – не отражение звёзд, а что-то иное, будто он носил в себе обломки другого неба. На мизинце мерцало кольцо с камнем, внутри которого, как в ловушке, бились мотыльки из света и тьмы.
Деревья здесь стояли плечом к плечу, словно стражи, охраняющие тайну. Их стволы, покрытые письменами, которые не мог прочесть ни один учёный, шелестели на ветру: «Стой… Или иди…». Но Бавиал уже шагнул в полосу света, пробивавшегося сквозь кроны, – и мир перевернулся.
Трава под ногами засверкала, будто её выткали из лунного серебра. Каждая травинка звенела, как крошечная арфа, когда он касался её ботинком, но если приглядеться – её блеск был хрупким, словно пепел от писем, сожжённых давным-давно. Небо, словно забыв, каким ему быть, переливалось оттенками, которых нет в королевской палитре: тут и фиалковый рассвет, и зелёный закат, и что-то неуловимое, что Бавиал назвал «цветом бабушкиных воспоминаний». Воздух здесь был густым и сладким, словно сотканным из пчелиных грёз, но за сладостью таилась горечь – как послевкусие от несбывшихся обещаний.
– Ты не похож на придворных, – прошептал кто-то.
Принц обернулся, но вокруг лишь стрекозы с крыльями, как расплавленное золото, кружили в танце. Потом он понял: это его собственная тень говорила! Та самая, что всегда следовала за ним покорно, теперь изгибалась волной, повторяя движения ветра. В её очертаниях мелькали чужие силуэты – словно толпа невидимых спутников тянулась за ним, шепча на языке забытых имён.
– Ты… живая? – Бавиал присел на корточки, и тень коснулась его ладони – лёгким холодком, от которого по коже побежали мурашки, будто кто-то провёл по ней льдинкой.
– Живая? – засмеялась она, и её голос напомнил журчание ручья, что течёт в обратную сторону. – Я – твой вопрос без ответа. Ты ищешь то, что уже идёт за тобой.
На груди у принца дрогнул медный ключик – подарок няни, который он носил, не понимая зачем. «Он откроет дверь, которую нельзя увидеть глазами», – говорила она. Теперь ключик теплился, как светлячок, и Бавиал вдруг осознал: он и есть дверь. Не та, что из дуба и железа, а та, что прячется между «почему» и «а вдруг». В его памяти всплыли слова няни: «Смерть – это не конец, а дверь, которую все боятся отпереть… пока не научатся слушать тишину».
Стрекозы замерли, их крылья застыли в воздухе, как витражи в заброшенной часовне. Бавиал заметил, что их тени на земле складываются в узоры, похожие на лица – некоторые плакали, другие смеялись, третьи безнадёжно тянули руки к небу. «Неужели это те, кто потерял свои ключики?» – подумал он, и сердце (если оно ещё билось) сжалось от странной тоски.
