– Елисей! – окликнул князь стоящего на обочине монаха. – Ты ли это?
– Как видишь, Войшелк, – развёл священник руками, словно раскрыл их для объятий.
Юный князь, ехавший во главе небольшой дружины, ловко соскочил с коня и сгреб Елисея в охапку.
– Глазам своим не верю! Князь подался в монахи!
– На всё Божья воля, – с мягкой улыбкой ответил Елисей.
– Но зачем сменил ты княжий меч на поповский посох?
– Долгая история. Давай-ка лучше обнимемся ещё разок. Давненько не видались.
Войшелк хитро улыбнулся:
– А монаху с грешными нехристями разве можно кумоваться?
– Христос не запрещал.
Обнявшись, други невольно предались воспоминаниям.
– А помнишь, как рубили супостатов? – задорно спросил Войшелк. – Славное было лето.
– Прекрасно помню. В монахи потому и подался.
– Неужто мучают кошмары и преследуют нави?
– Ещё как.
– Они же вороги!
– Твари Божьи.
– Поганцы!
– Человеки.
– Нас они не пощадят.
– Сие неведомо. И мы же не поганцы.
– Собакам смерть собачья!
– Не нам решать.
Войшелк сочувственно покачал головой:
– Ах, бедный Елисей. Совсем запутался. А я как раз дружину собираю. Пойдешь ко мне воеводой?
– Да я отвоевался.
– А может смерти испугался?
– Хочу спастись, скрывать не буду.
– Надеешься, помилует Христос.
Елисей перекрестился:
– Я в это свято верю.
– Да он же сам слабак. Себя не спас.
– Не тот силён, кто победил других, а кто собою смог пожертвовать.
Войшелк хитро ухмыльнулся:
– А помнишь любимую прибаутку моего батьки Миндовга?
– Какую?
– «Бог любит сильных».
– А ещё Миндовг любит повторять, что «нет ничего лучше того, когда бог направляет мой меч на врага», – подхватил Елисей.
– Вот видишь! – воскликнул Войшелк под одобрительный гул дружины. – Ты и сам всё знаешь. Так что Божья воля тут ни при чем. Нет лучшей доли, чем пасть в сражении. Душа убитого воя, подобно утреннему туману, воспаряет из пролитой крови прямо в ирей.
– Кто-то должен за это молиться, – скромно заметил монах.
– Пусть молятся те, кто не в силах поднять меч и натянуть тетиву. У нас иная доля. Разве ты не помнишь, как громили мы орды Койдана и Шейбака? Как справляли тризну на костях поганых?
Елисей всё помнил. Разве можно забыть, как разнеслось, словно гром, страшное слово:
– Татары!
Ранним утром гонец промчался по Новогрудку, будя жителей тревожным криком. Взмыленный конь загнанно храпел, но из последних сил нёс всадника, роняя пену и высекая искры из булыжников, устилавших мостовую. На торжище, перед подъёмным мостом, ведущим в Замок, лошадь замертво рухнула, будто знала конечную точку бешеной скачки. Гонец, проворно выскочив из седла, ударил в билу и вновь огласил:
– Татары!
Разбуженный город зашевелился, словно муравейник. Гончары, кузнецы, оружейники, стеклодувы, златомастера, бояре, купцы, городские старцы, воеводы, сельские люди, прибывшие из окрестных и дальних хуторов и вёсок, спешно покидали дома и стекались на торжище по узким улицам города. Суеты не было. Все расположились на заранее установленных местах: в центре – старцы, бояре, воеводы и священники, а по кругу – сельский люд, стражники и ремесленники. Вече напряженно молчало в ожидании страшных вестей.
– Молви, – обратился к гонцу городской воевода Остап Константинович.
– Татары взяли Городень.
– Сожгли?
– Поток и разграбление, – горько выдохнул гонец.
– А князь Юрий Глебович?
– Убит.
– Дружина?
– Пала.
– Рать?
– Разбита.
Гнетущая тишина нависла над вече. Из каждой семьи ушли вои на защиту Городени. Где они сейчас? Лежат на поле брани? Или в татарском полоне? Или бегут с позором? Одно другого не легче. Но ещё ужаснее было то, что дорога на Новогрудок теперь открыта. Испепеляющим смерчем прокатилось татарское нашествие по Руси. Киев, Ростов, Суздаль, Чернигов и десятки других некогда цветущих городов лежали в руинах, были разграблены и сожжены. Сдавшихся без сечи татары обложили унизительной данью, а непокорных убили или увели в полон. Первая волна нашествия не докатилась до Новогрудка, но местные жители слишком хорошо знали о нём от беженцев, нескончаемыми потоками хлынувших с юга и востока. Многие из них осели в Чёрной Руси. Да и в самом Новогрудке было немало ратников, успевших поучаствовать в сражениях с ордой. Все слишком хорошо знали, чем грозит нашествие. Поэтому главный вопрос воевода задал не сразу, а помедлив, но произнёс его спокойно, будто спрашивал о предстоящей охоте на волков:
