Предисловие к русскому изданию
Любой перевод – пересадка лица. В лучшем случае у пациента будут нос, рот, губы и т. д. Именно этими очевидными и объективными критериями (ноздри две? порядок!) измеряется успех операции; о красоте говорить бессмысленно. Красота не имеет отношения к выживанию. Венеры не выйдет, и ладно – главное, чтобы не вышла Дора Маар.
В случае автоперевода неминуемо возникает соблазн, закончив основную операцию, заняться косметической. В конце концов, странно думать о собственном тексте как о неприкасаемом первоисточнике. Особенно когда сам еще пару месяцев назад бесил редакторов и корректоров нескончаемыми поправками. (Я чуть не задержал публикацию, когда понял, что одна второстепенная героиня должна в ходе званого ужина съесть не “пригоршню”, а “косяк” килек.)
И тем не менее “Кофемолка” – роман переводной, и ничто этого не изменит. Он написан на английском языке потому, что не мог быть написан ни на каком другом. Основная его коллизия совершенно чужда русскому складу ума. Если бы я был русским писателем, то едва ли решился бы дебютировать романом о супружеской паре, мечтающей открыть свое кафе. В России “лишних людей” не гложет тяга к малому предпринимательству. Равно как и к литературе об оном. Рискнуть писать такое на языке, в котором существует непереводимое слово “мелкотемье”, себе дороже.
Если переписывать, то все. Так что я и моя жена Лили, ответственность с которой за этот перевод я делю пополам, не изменили ничего.
Зато я могу рассказать вам, что именно в русский текст не вошло. Если учесть, что каждая расписка в несостоятельности переводчика есть завуалированный комплимент автору, то ругать себя при таком раскладе я могу бесконечно.
В том, что вы прочтете, по моим подсчетам, осталось процентов семьдесят пять от оригинала. Пересадки не пережила масса дорогих мне каламбуров. Организм пациента отторгнул все попытки перевести рэп во второй главе. Два стихотворных экспромта, которыми при очень разных обстоятельствах обмениваются Марк и Нина, заметно потеряли в изяществе, а тексты песен Вика Фиоретти, наоборот, звучат недостаточно отвратно.
Есть масса вещей, к которым русский язык элементарно не приспособлен: на нем очень трудно правильно (и тем более смешно) передать французский и испанский акценты. В результате наш француз шепелявит, а латиноамериканец гриппозно гундосит. По-русски плохо звучит сарказм в легком американском понимании этого термина (как разновидности скепсиса). И наконец, любой переводчик наверняка испытывал особый ужас, глядя, как дело неумолимо движется к любовной сцене. Мало того что у русской любви нет языкового пласта выше подворотни и ниже поликлиники; переводя четвертую главу, я внезапно обнаружил (Лили работать с данным абзацем наотрез отказалась), что в существующем амурном словаре напрочь отсутствует незаменимый и немаловажный для сюжета термин handjob.
Помимо языковых тканей мешают и культурные – в данном случае назойливые реалии Нью-Йорка. Герои “Ground Up” обитают в крайне конкретном месте (Манхэттен) и времени (2006–2007), и многие адреса откровенно рассчитаны на ухмылку узнавания со стороны читателя. Здесь стоит, наверное, упомянуть, что в книге выдуманные места беспорядочно смешаны с настоящими. На Нижнем Ист-Сайде нет улицы Фуллертон-стрит, например, но есть все ее соседи; судя по описанию, она находится, как перрон 9 3/4 в “Гарри Поттере” и седьмой с половиной этаж в “Быть Джоном Малковичем”, между Ладлоу-стрит и Эссекс-стрит. Нет молекулярного ресторана “ЧБСБ”, но есть похожий на него WD-50. (В русском эквиваленте подобный ресторан назывался бы “Варвара” или “Барбур”). Нет Оксаны Баюл. Точнее, Оксана Баюл существует, но “Оксана Баюл” на этих страницах относится к ней, если мне простят шестидесятническую аллюзию, как желудочно неудовлетворенный кадавр к профессору Выбегалло. Все это, впрочем, не так важно. Такие ассоциации запрограммированы на быстрое увядание. Десятки заведений, упомянутых в тексте, уже закрылись с момента написания книги.
