Слово как память. Юрий Линник
Поэзия Галины Рудаковой – явление.
Устами скромного ветеринарного врача из д. Ичково заговорил Русский Север.
Заговорил внятно и полновесно.
Обаял своей родниковой чистой, образной, звучной речью.
Это похоже на чудо с Лазарем: думали, что мёртв – а он явил все признаки жизни.
Так и Русский Север. Ужели поднимется?
Память народа отмирала слоями.
Вначале забылись былины. Потом сказки.
За быличками – изредка их ещё можно услышать – вроде как должна последовать очередь слова.
Просто слова!
Самобытной лексики – народного словаря.
Но именно здесь энтропия встретила решительный отпор!
Тому свидетельство – стихи Галины Рудаковой.
Поморьска говоря – их языковая субстанция.
Древняя, исконная, доподлинная поморьска говоря!
Слова тут вплотную приближаются к архетипам – выражают готовность прорасти мифами.
Пойдут шутить шуликины, пойдут шукать они,
Какой бы номер выкинуть на святочные дни.
Ах, милые проказники, шугнуть бы вас пора,
И несмотря на праздники, прогнать бы со двора!
А ты, как в святки принято, напялишь балахон,
Пойдёшь «гонять шулихинов», и сам ты – шулихон.
Это насельники зимних прорубей.
Это – реликт двоеверия: языческое на Русском Севере не вытеснено христианским – имело место их своеобычное переплетение.
Или контрапункт – если хотите. Или интерференция.
Здесь находится важнейший ключ к пониманию Русского Севера во всей его неповторимости и уникальности.
Пласт лёг на пласт.
Потом началось перепластование.
Там образовалось богатое узорочье северной духовности – поэзия Галины Рудаковой проявляет его.
Так сложилась особая языковая почва – структурная, плодородная: поэтесса в полной мере использует её ресурсы.
В конце книги – словарик поморьской говори: приложение замечательное, самоценное.
Будто керетский жемчуг перебираешь!
Где ещё найдёшь такой переливчатый?
Диалектные слова у иных поэтов – нарочитые вкрапления: работают на стилизацию.
Тогда как у Галины Рудаковой они входят в ткань стиха с предельной естественностью.
Ведь это её родная речь.
…тогда, с собою взяв охапку веток,
пойдём дорогу за реку вешить.
Веши́ть – значит, ставить вехи.
Обнаруживая голографические свойства, редкостный глагол воссоздаёт зимний пейзаж Подвинья – бесконечную ширь, ледостав, первопуток.
Горючей печали в этой книге всклень.
Но нет безнадежности!
Нет чувства безысходности.
Многие страницы звучат здесь как некролог.
Точнее – как заплачка: причитание на похоронах.
С распятия мы сняли наш Русский Север – нашу деревню. Чаять ли воскресения?
Здесь родители наши гуляли с тальянкой да ливенкой,
А теперь вот жилой ни одной не отыщешь избы.
Тальянка – она итальянка.
А ливенка – от русского города Ливны. Северяне особо любили эту гармошку. Число борин-складок у неё доходило аж до 40 – играя с огоньком, наяривая, гармонист буквально опоясывал себя мехами. До чего же картинно!
Не остаться б на карте пунктиром…
Здесь вот речка… когда-то была…
Сказано точно, пронзительно. И очень образно!
Пунктир: это что-то уже разорванное – но ещё не запропавшее вовсе. Ещё как-то присутствующее в мире.
Изба исчезла.
Но крапива и чернобыльник намечают её периметр.
Это тоже своего рода пунктирная прорись. Как бы эфемерная канва прошлого. Хоть это осталось!
В книге много таких проступаний – проявлений – сквожений.
Зачем когда-то бились наши деды —
Лес корчевали, избы становили
Да засевали хлебом чищевины…
Удастся ли оплотнить зыбкие силуэты Юромы и Чекуево, Верховья и Чёлмохты? Почему-то при чтении книги Галины Рудаковой я всё время мысленно видел эти великие архитектурные ансамбли Русского Севера. Верю, что тут есть некий унисон – тайное созвучье – неисповедимый резонанс.
