Она.
1. Первую татуировку я сделала в пятнадцать. Мою благоразумную мамашу, наверное, бы удар хватил, если бы она знала, на что мне дает деньги. Но, в конце концов, это моё тело, и моё дело. Когда я зашла в тату салон, я уже тогда ощущала себя победившей. Конечно, я это сделаю, чтобы позлить мать. У меня язык не поворачивается, назвать ей мамой, после всего того, что произошло. От того, что я подумала об этом, воспоминания захлёстывают меня, но я успеваю справиться. Я сильная, твержу про себя. И я уверенным шагом иду и сажусь в кресло. Парень, который будет делать мне татуху, вскакивает с кресла и начинает орать:
– Сколько тебе лет?
Я молча достаю деньги и кладу на столик, стоящий между нами. Не отрываю взгляда от него, как будто гипнотизирую. Я верю, что он запросто может послать меня к херам, потому что в моем возрасте нужно иметь разрешение хотя бы одного родителя. Но я еще я верю в силу американских денег. Я сказала матери, что мне нужны деньги для нового телефона. Поэтому на столике лежит большая куча денег, от которых потный мастер не может отвести взгляд.
– Ладно, – сдается он и усаживается обратно в кресло. – На какой части тела ты планируешь набить свой первый рисунок?
– На руке, – не задумываясь, отвечаю я. – Птицу.
Да, я хочу сделать тату на руке, на видном месте. Между плечом и запястьем.
– Рукав.
Я киваю. Именно этого я и хочу. Хочу, чтоб каждый раз, когда люди смотрели на меня, они ощущали презрение. Хочу, чтобы пристойные мамочки говорили своим дочерям, чтобы те не дружили со мной. И чтобы ни один чёртовый парень и не взглянул в мою сторону. Очень хочу.
Он достает каталог и протягивает мне. Я с удивлением разглядываю эскизы. Чего только люди не набивают себе. Но вот он, мой рисунок. Я возвращаю ему каталог на нужной раскрытой странице.
Я вижу, как он возится с подготовкой. Сначала он наносит распечатанный рисунок на мою руку, прикидывая размеры тату. Потом он долго моет руки, вытирает их полотенцем и садится, придвигая к себе столик со всеми инструментами.
– Ты готова?
Я поднимаю на него глаза и вижу иглу в его руках.
– Это будет больно, – предупреждает он меня.
Больно? Боль – это моё второе имя. Я киваю, чтоб он приступал, и чувствую прикосновение холодного металла к моей коже. Сначала ничего не происходит. Но потом я понимаю, что вместе с иглой, забравшейся под мою кожу, ко мне приходят воспоминания. Мастер сосредоточенно продолжает делать свою работу, а я пытаюсь справиться с приступом тошноты. Меня тошнит от того, что я вижу каждый раз, когда закрываю глаза. Пальцы в моих серебряных ботинках начинают неметь, и я вздрагиваю.
– Ты в порядке? – спрашивает он, оторвавшись от моей руки.
Игла по-прежнему там под моей кожей, и я просто хочу побыстрее свалить отсюда.
– Я в порядке. Не обращай на меня внимания.
Он беззвучно кивает, и продолжает склоняться над моей рукой. Я даже и не представляла, что это будет так долго. По моим подсчетам, прошло где-то около часа, и меня это всё напрягает. Я гляжу на руку. До полного завершения остается еще очень много времени.
– Можешь включить радио? – спрашиваю я. Мне реально тупо сидеть тут и вспоминать своё прошлое.
Он быстро встает, подходит к старому приемнику и включает его. Голос Уитни Хьюстон врывается в этот душный салон, и я вываливаюсь из своих мрачных мыслей. Уитни поет о любви. Но я не верю ни одному ее слову. К черту, любовь! Люди придумывают любовь, чтобы не быть жалкими. Мне интересно, что двигало моей мамашей, когда она решила родить меня в восемнадцать лет? Ее родители, что, не говорили ей предохраняться?
Я помню, в детстве она часто мне рассказывала об отце. Якобы они любили друг друга до безумия, а потом он попал в аварию. Ага, может быть моя жизнь и сложилась по-другому, если бы в моей жизни был отец? А, чёрт, я теперь об этом никогда не узнаю.
