Поймать главоглаза несложно.
Посмотрим, что ты будешь делать с ним дальше.
Эльфийская мудрость.
Темерия, 1272 год
В реве ветра, в стуке дождя и шелесте листьев чуткий
слух охотника различил что-то непривычное, некий странный, гудящий
звук. На миг ему даже показалось, что задрожали стены хаты,
чего не случалось даже в самую сильную грозу.
Выходить не хотелось. В печи побулькивала заячья
похлебка, ароматная, наваристая, из ленивого, жирного русака,
что давеча угодил в силки. На столе горела оплавленная
восковая свечка вместо привычной лучины. А сам охотник был
занят тем, что мастерил новые стрелы — это добро лишним
никогда не бывает.
Звук повторился.
Мыслав вдохнул тяжело, натянул сапоги, набросил на плечи
рубаху поплотнее, и выглянул во двор. Ничего. Далеко над
рекой посверкивали ветвистые молнии, ветер клонил молодые деревца
до самой земли, дождь бил в лицо ледяной водой. Буря как
буря.
— Аууууу! — донеслось из леса сквозь ветер.
Брови охотника сдвинулись к переносице. Он вернулся
в дом, приладил за спиной колчан, взял лук —
добротный, крепкий. И уверенно зашагал к лесу. Звери, что
выли в лесу, были пострашнее волков — одичавшие,
озлобленные псы не боялись людей, и не упускали
случая напасть на одинокого путника. И на этот раз
они были слишком близко. Вой повторился, теперь левее. Ответом ему
был хриплый, низкий лай — так лаяли сторожевые псы
у помещика на дворе, здоровенные, лохматые псины. Мыслав
подумал, что вот оно — лихо, если такая собака прибилась
к стае. Те-то, что с разоренных крестьянских дворов
в леса ушли, не шибко большие, и опасны для
взрослого мужика только когда их больше пяти, а крупный
сторожевой пес и сам по себе противник серьезный.
Визгливое рычание, писк, скулеж и вой заглушил раскат
грома. Охотник осторожно подкрался с подветренной стороны,
чтобы собаки не учуяли его раньше времени. И правда, под
корнями старого ясеня, низко опустив косматую голову, стоял
громадный черный пес. Вокруг него, как шакалы, сновали
туда-сюда псы помельче. Черный нервно переступил с лапы
на лапу, и когда одна из одичавших собак подошла
к нему слишком близко, отбросил ее назад ударом
головы.
Мыслав прицелился. Дождь заливал глаза даже под кронами деревьев,
но раз уж вышел из дому в такой час,
надобно довести дело до конца. Стрелы вылетали одна
за другой, и вскоре прогалина усеялась трупами диких
псов. И только черный продолжал недвижно стоять на месте,
словно заслоняя собой что-то. Или кого-то.
— Вот холера, — выругался охотник, подойдя ближе.
У корней белела тонкая, забрызганная грязью рука.
Собака подняла на человека глаза, которые в сполохе
молнии сверкнули зелеными огоньками. И, к изумлению охотника,
отошла в сторону. Мыслав медленно, не спуская глаз
с пса, подошел к лежащему навзничь человеку. Осторожно
наклонился, приложил руку — тело было холодным,
но не мертвым.
— Ты гляди-ка, девица, — вслух удивился охотник,
и, недолго думая, забросил свою находку на плечо — девка
оказалась легкая и мелкая: заяц, что варился в котле,
и то пожирнее был.
Собака, на которой теперь был явно различим широкий ошейник
с железными начищенными бляшками, молча пошла за ним.
Поначалу охотник оглядывался через свободное плечо — опасался,
но у самого дома, поразмыслив, пропустил собаку вперед,
в жар натопленной хижины.
— Заходь уж, лохматый, — добродушно бросил
он псу. — В такую погоду даже собакам негоже
на дворе сидеть.
К середине ночи буря утихла. Девица невнятно бормотала
в бреду, крутилась на лавке, застеленной овчиной. Мыслав
оттер грязь с ее лица, поднес свечу поближе —
рассмотреть, что за чудо лесное ему досталось.
Не сказать, что красавица. Хоть охотник и мало понимал
в женской красоте, в Белом Саду бабы были другие —
рукастые, крепкие, загорелые, как говорили местные мужики,
с задком и передком. Да и волосы так коротко
здешние женщины не стригли — разве что тифозные
да вшивые, но те их прятали под платком.
