1938
Парад был безупречным, впору залюбоваться даже избалованному глазу. Гордо вились на мартовском ветру черно-алые знамена, высоко неся хищно вцепившихся в древки могучих бронзовых орлов, чеканный шаг ни на мгновение не нарушался ни одной помаркой, и как один были молоды и веселы солдаты. И неудивительно, что хоть они и старались сделать лица подобающе суровыми и бесстрастными, глаза их блестели пуще начищенных шлемов, а поджатые губы еле скрывали улыбки. Это был час торжества, и более того – победа не стоила им ни капли крови.
Другое дело, что за то, чтобы эти веселые молодые парни сейчас шагали по улицам одного из прекраснейших городов Европы под разудалые марши своей родины, неизменные со времен ландскнехтов, заплатили другие и немало. Собственно, Эрнст сам был среди тех, кто здорово потрудился ради этой победы. Но сейчас, слушая грохот звонкого солдатского шага и любуясь плывущими знаменами, он об этом нисколько не сожалел.
Его собеседник был явно иного мнения. То и дело вытирая вышитым платком потеющий лоб, он смотрел на бесконечную ленту марширующих солдат с бессильным унынием, будто перед ним описывали его имущество или уводили в рабство дочь за долги. Впрочем, это-то было недалеко от истины.
Разухабистая песня о прекрасной девушке Лоре, гремевшая в ту минуту на все окрестные улицы, совершенно заглушила звук шагов у них за спиной. Эрнст, правда, успел, так как привычка не позволила ему отмахнуться от прошедшего по спине холодка, а вот маркграф, не отрывавший печальных, как у бездомной собаки, глаз от марширующего строя, не шевельнулся и тогда, когда Эрнст уже низко склонился перед истинным хозяином торжества.
– Прекрасный день, господа. Эрнст, друг мой, право…
Поразительно, как голос его господина, низкий мягкий, всё же был четко слышен – будто оркестр специально примолк, а солдаты стали ступать тише кошек. Но нет, конечно, стоило подпрыгнувшему маркграфу начать бормотать извинения, сразу же стало ясно, что этой магией владел только Магистр.
Извинения он прервал, едва шевельнув рукой.
– Начнем с дела, – только и сказал он, бесстрастно и вроде бы чуть суховато.
– Конечно-конечно…
Засуетившийся маркграф рванулся назад в полумрак комнаты, обернулся, будто ожидая, что они последуют, но Магистр уже не смотрел на него, одаряя безраздельным вниманием гордый строй внизу.
– Вот и начинается, Эрнст, – проговорил он, опершись о кованую решетку балкона, и опять Эрнсту не пришлось напрягать слух, чтобы расслышать его даже сквозь яростный бой барабанов и гром звенящих шагов. – Благодарю вас. Вы прекрасно поработали.
Эрнст решил, что неплохо было бы ещё чуть поклониться в ответ на похвалу.
– Мой повелитель, что теперь?
Его господин обратил на него ласковый взгляд угольных глаз.
– Жаждёте новых задач, старина?
Эрнст счел за лучшее промолчать. Благо вниманием господина он владел недолго. Внизу на площади солдаты выстроились в каре и уже громовыми криками приветствовали невысокого человека, занявшего трибуну. Взгляд Магистра, на мгновение остановившийся на ораторе, стал ироничным.
– Хоть сейчас помолчат, – пробурчали хрипло из-за спины.
Эрнст покосился в сторону. Да, так и есть, у входа на балкон, прислонившись худым плечом к косяку и будто сторонясь солнечного света, стоял неизменный спутник всех дорог Магистра – спокойный и безразличный, как всегда. В эту же минуту вернулся маркграф и при виде этого добавления к их компании вздрогнул, отшатнулся и застыл, растерянно переводя взгляд с одного на другого и бессильно опустив руку, сжимавшую в слабых пальцах шар из потемневшего от времени серебра, инкрустированного грубо отделанными камнями.
