Кап… кап… кап…
Звук, надоедливый, отвратительный, исподволь вгрызался в сознание, раздражая, зля. Тихий, но монотонный, он ухитрился достать даже во сне, достать и раздразнить. Казалось бы, такая мелочь, просто звук капающей воды, но когда эта мелочь сопровождает тебя каждую минуту, секунду, каждый миг из тех четырех дней, что ты терпишь его, из просто звука он превращается в изощренную пытку.
Пытку текущей водой.
Вардис открыл глаза. Сон, и до этого зыбкий, некрепкий, окончательно ушел, и не было возможности его вернуть. Вокруг стояла темнота, где-то необыкновенно далеко, аж на другом конце коридора, сладко посапывал стражник. Что ж, он в своем праве – на камере пленника такие запоры, что Вардис не справился бы с ними, будь он даже не лордом, а вором, так что охранник мог позволить себе наслаждаться блаженным покоем.
Вардис смирился с мыслью, что этой ночью спать больше не придется, и сел, накрывшись одеялом.
Пленивший его Даггард Молдлейт обеспечил пленнику весьма комфортные условия, но тюрьма есть тюрьма, а значит, ничего нельзя было поделать с идущей от камней сыростью, с наростами влажного мха в углах, с крысами, свободно бродившими по камерам. Вардис мысленно благодарил врага за великодушно предоставленную кровать, благодаря которой отступила необходимость спать на полу, где до Вардиса могли добраться не только крысы, но и любая ползучая тварь. Отдельное спасибо можно еще при случае сказать Даггарду за кормежку – не иначе как Молдлейт кормил пленника с собственного стола. В остальном же… Вардис был в плену.
Так славно начавшаяся погоня за врагом закончилась плохо. На миг, всего лишь на миг он позволил себе забыть, что является лордом, которому нет нужды самолично бросаться в схватку, увлекся сбором кровавой жатвы, и вот. Его армия, впечатленная угрозой Молдлейта казнить лорда Кантора без сожаления в случае нового наступления, стоит в отдалении от города, а сам он сидит в темнице и не знает, чего ждать от следующего дня.
Как все это глупо!
Вардис поежился и плотнее укутался одеялом. То ли ночь выдалась исключительно холодная, то ли он понемногу начинал сдавать, но холод пробирал до самых костей, доводя до озноба. Вардис знал: дай он Даггарду слово благородного, что не попытается бежать, Молдлейт немедленно освободит его из тюрьмы, выделит покои, соответствующие лорду-наместнику… Увы, Вардис не был уверен, что сможет сдержать слово, а потому не стал его давать. Вот и приходилось терпеть сырость и холод.
Угрюмые мысли накатывали одна за одной. Будущее выглядело туманным, перспективы неясными. Вера в Моэраля, не бросавшего друзей в беде, позволяла надеяться на лучшее, но Вардис всю жизнь стремился быть честным с собой, а потому понимал – потребуй Молдлейт от Морри определенных вещей, например, отказаться от сражения и вернуться в Вантарру, и темница Гофоса станет для Вардиса последним пристанищем, если не могилой.
Но, что было еще хуже, гораздо хуже, чем мрачные предчувствия, это страх.
Поначалу Вардис пытался его игнорировать. Нет, это не было самообманом, просто он до конца еще не определился, чувствует ли он именно страх, или это может быть иной эмоцией. Но постепенно, чем больше времени он проводил в темнице, где имелось время подумать, тем ближе Вардис подходил к истинной подоплеке своих эмоций.
Это все же был страх.
Когда страх поселился в нем впервые и чем был вызван? Вардис долго не мог этого понять, но потом вспомнил…
Холодный снег. Боль от волчьего укуса, расползающаяся по телу. Липкие объятия небытия, из которых Вардис вырвался лишь чудом. Тогда он проигнорировал произошедшее, списал на волю случая, решил, что такого больше не повторится.
