«Меня давно уже перестал заботить кусок железа, вбитый в моё сердце. Кажется, когда-то давно он холодил кровь, отравляя, не давая силе струиться по венам. Боль? Еще недавно она сводила с ума, но очень скоро я стал ощущать ее частью себя. Боюсь, именно этой боли, которая не давала моей ненависти угаснуть, я обязан тем, что до сих пор жив. Впрочем, все вскоре изменится. Я знаю это. И надо признать, с нетерпением жду».
В тот день ничто не предвещало грозы, но уже к обеду я заметила, что мой отец ведет себя как-то странно. Он явно нервничал. Зато моя мать смотрела, как обычно, презрительно и раздраженно. Правда, в этот раз мне показалось, что в ее взгляде то и дело мелькает еще какая-то эмоция. Гнев? Зависть? Сложно разобрать.
Я никогда не понимала, чем так не угодила своей матери. Адалинда Маклэйн – моя мать – была невероятно красивой женщиной. Об ее стальном и властном характере знали все соседи. Она твердой рукой управляла нашим поместьем, снисходительно посматривая при этом на моего отца, будто он был ее неразумным, не слишком любимым ребенком, которому, впрочем, всё равно многое прощалось.
Точно таким же взглядом она смотрела и на моих старших братьев. Их было трое. И поверьте, она никогда не кривила свое красивое лицо, когда говорила с ними. Зато стоило её взгляду упасть на меня, как она тут же менялась.
Так было не всегда. Я помню, как в детстве мать возилась со мной. Чему-то учила, гладила по голове, обнимала, но потом ее словно подменили. Однажды она просто не появилась на уроке. Вместо нее пришла незнакомая женщина, оказавшаяся учительницей. Вот с того дня все и изменилось.
Мой отец – Вилберт Маклэйн – был полной противоположностью матери, не слишком красивый, но очень добрый и мягкий.
Мои братья почти полностью пошли в нее. Зато я... Нет, я не была полной копией отца. Уж внешность мне точно досталась от матери, кроме глаз. Они у меня были отцовские, светло-ореховые с пушистыми ресницами. Не скажу, что я была такой же мягкой, как отец, но что-то такое точно было. И если моему отцу мать мягкость прощала (хотя порой и попрекала ею), то во мне эта сторона характера ее дико раздражала.
Раньше я пыталась понять свою мать, как-то помириться с ней, узнать, что я делаю не так, и исправить это, но к своим восемнадцати годам поняла, что все это бесполезно.
В последние годы мы даже разговаривать почти перестали. Встречались только за обедом в общей столовой.
Впрочем, мои близкие люди и раньше не особо баловали меня своим вниманием. Я самая младшая, и у братьев всегда были несколько иные интересы. А уж когда мать так резко поменяла ко мне свое отношение, то братья и вовсе решили отстраниться.
Лишь отношение отца ко мне не поменялось. Он по-прежнему называл меня своей ласточкой, приходил каждый вечер в комнату, чтобы пожелать спокойной ночи, и перед уходом обязательно гладил по голове и целовал в макушку.
– Амелия, нам нужно поговорить, – сказал отец как-то не слишком уверенно. Он явно нервничал, то и дело бросая взгляды на мать. Та, естественно, это заметила и тут же закатила глаза, раздраженно передернув плечами. После этого отрицательно качнула головой.
Отец тяжело вздохнул и устремил на меня взгляд.
– Конечно, отец, как скажешь, – ответила я, стараясь понять, что происходит.
Догадка мягким толчком стукнулась в сердце, заставив его биться быстрее. Конечно, это должно быть оно. Мне ведь уже восемнадцать – непозволительно много для девушки, чтобы оставаться незамужней. Должно быть, отцу пришло предложение о браке. Иной причины для подобного напряжения я не вижу.
Когда я поднялась, у меня на мгновение закружилась голова. Замужество. Я и ждала этого дня, и боялась. Кто знает, какой муж мне достанется. Увы, мне оставалось лишь уповать на то, что любящий меня отец не отдаст меня тому, с кем я буду несчастлива. К сожалению, в нашем мире девушки моего положения были лишены возможности выбирать себе мужей самостоятельно. За них это делали отцы и братья, стараясь при этом заключить как можно более выгодную сделку.
