– Маленькая. – Мрачный, зловещий, продирающий до костей голос донесся до моего уха, обещая тысячу мучений. – Даже не думай, что я позволю тебе сбежать. – Последовал хриплый смешок, сопровождаемый странным посвистом воздуха. – Ты прикована ко мне навеки, и смерть будет твоим ошейником.
Тело мое ничего не чувствовало, точно парализованное, только голова кружилась, да разум плыл от угрожающих слов. Немигающими глазами я пораженно смотрела на то, что открывалось передо мной. Все вокруг заливал мерцающий оранжевый свет. Отблески плясали на золоте вышивок, украшающих груду наваленных передо мной подушек из темно-красной и насыщенно-зеленой камчатной ткани. Дальше мелькали переплетенные конечности и ухмыляющиеся лица лениво развалившихся среди подушек обнаженных людей, которые посмеивались при взгляде на меня.
Да, они смеялись. Все, кроме одного.
Одной.
В проеме высокого арочного окна, в петле, на веревке, свисающей с потолочной балки, подергивалась голая женщина. Окон было много, они выходили на что-то вроде сада, где на странного вида деревьях клекотали и посвистывали красные и желтые птицы размером с воронов. Небеса, что же это за место такое? Сумасшедший дом?
– Вот именно, – раздался в моих мыслях мужской шепот, мягкий, вибрирующий, искушающий обещанием спасения. – Сумасшествие – фундамент моего двора, безумие – стены его. Уж извини Леандру с ее скверными манерами… Надо же, повесилась прямо перед моими гостями, даже не поприветствовав сперва тебя. Любовь этой женщины к театральным эффектам так утомительна – как будто она не могла просто тихонечко вскрыть себе вены. Хотя вообще-то спасибо ей, что повесилась. Не так грязно, не так скверно для ковров.
Двора? Какого двора?
– Двора Междумыслия.
Нет, этого не может быть.
Последнее, что я помню… Темная фетровая шляпа. Папа, стоящий в дверях нашей хижины. Свет, отражающийся на чем-то. На каком-то металле? А потом… ничего.
Что же случилось?
Кто-то немного передвинул меня, и взгляд мой упал на роскошные ковры, расстеленные на желтом камне, и на огромные красные пятна, расплывшиеся здесь и там по рыжевато-коричневой ткани: настоящие лужи, окруженные мелкими брызгами. Что это? Кровь?
Как я попала сюда?
Я попыталась оглядеться, но ледяная апатия сковывала тело. Почему я не могу пошевелиться?
– Ужасно, не правда ли, маленькая? – Зловещий шепот, кажущийся до боли знакомым, защекотал висок, только вот странный шум – точно свист воздуха, всасываемого дырявым кузнечным мехом, – искажал голос. – В этом сумеречном состоянии полусуществования ты сохраняешь достаточно сознания, чтобы душа твоя страдала от неполноценности, но… Ах! Оторванность от оболочки не дает тебе избежать страданий.
Нет, я узнала не голос – скорее уж, интонацию, плавность, спокойствие, неизменное самообладание, от которого иглы страха впивались в мое неподвижное тело. Голос этот принадлежал человеку, чей рев, конечно, пугает – но истинный ужас несет его невозмутимое молчание.
Енош.
Мой бог.
Мой муж.
Мой… хозяин?
Холод еще глубже вонзил свои когти в мою плоть. Почему это слово отозвалось в моей душе, будто эхо истовой молитвы? Да имеет ли это вообще значение? Потрясенная, сбитая с толку, ничего не понимающая, больше всего я хотела сейчас, чтобы он уложил меня в гнездо из мехов и перьев, обнял, обволок собой, точно надежной броней, нежно провел пальцем по моему уху.
Я хотела произнести его имя.
Но губы оставались неподвижными.
Вместо этого глубоко внутри меня звучал странный голос, совсем не похожий на мой собственный:
