– Я сплю с берушами.
Ослепительный свет прожектора сфокусировался на мне, и сердцебиение замедлилось. Я взяла микрофон и двинулась вдоль сцены.
– У нас в Ванкувере шумно. В семь утра гремят мусоровозы, завывают машины скорой помощи, орут пьяные. Поэтому я сплю с берушами, и все тип-топ.
Глубокий вдох, чтобы сконцентрироваться и вместе с ним почувствовать привычный затхлый запах пива. На потолке расцвели пятна от протечки. Надо будет сказать Оскару.
Сердцебиение замедлилось в агонии ожидания моей очереди, и теперь мозг наконец включился. Я знала, что делать. Нормальные люди думают, что выступления – сплошной мандраж, но стоит мне выйти на сцену, и я чувствую себя как рыба в воде. Становлюсь собранной и нацеленной, как ракета, потому что я не нормальный человек. Я стендап-комик.
– Сегодня утром я проснулась, увидев потрясающий сон о том, как ем карамельку. Но текстура у нее была какой-то неправильной.
Тишина. Идеально. Мне нравится подпустить напряжения перед шуткой. Тогда смех бывает громче, радостнее, теплее. Я делала это тысячу раз и проделаю еще тысячу, ведь для меня ничего нет слаще, чем слышать смех целого зала пьяных гостей.
– Оказалось, что во рту у меня – беруша.
По бару прокатились первые смешки. Это всегда действовало на меня воодушевляюще. А при первом взрыве хохота я в полной мере ощущала себя собой.
Коричневый пиджак с металлическим отливом, раздобытый Матильдой, сиял в лучах рампы. Его дополняли джинсы спокойного оттенка и белые «конверсы». Порой коллеги-комики злословили по поводу моих нарядов, однако одеваться проще, чтобы вписаться в их ряды, я не собиралась. Меньше всего на сцене мне хотелось вписываться. Публике требуется аутентичность, и, выходя на сцену, я обязана показать свое самое подлинное и прозрачное «я».
– А настоящая проблема в том, что я из года в год теряю беруши.
Зал отозвался смехом. Вовремя. Эту шутку я рассказывала семнадцать раз и могла бы отметить в сценарии места, где будут смеяться.
Мозг кипел от радости. Ночные бдения на сцене и часы, проведенные на кухне за написанием шуток, порой звучавшие выкрики из публики: «Лучше сиськи покажи!» – все это было оправдано.
Я выступаю не для того, чтобы потешить свое эго. Раскаты смеха – ничто не может сравниться с этим, черт возьми. Гомерический хохот, такой, что трудно дышать? Эйфория. Смех, объединяющий людей в битком набитом зале, – это лучше, чем найти купюру в кармане старой куртки. Ради этого чувства я выходила на сцену три вечера в неделю как минимум. Ради него не расставалась с маленьким черным блокнотом, куда записывала все, что можно превратить в шутку. Я пересмотрела все комедийные программы на Netflix, побывала на сотнях выступлений и осваивала ремесло, чтобы в один прекрасный день – если буду старательной и везучей – обзавестись собственным шоу.
Я вышла из луча света и наклонилась к первому ряду, чтобы видеть зрителей.
– И куда же они подевались?
Мой вопрос был адресован одному из завсегдатаев.
– Не знаю, – смеясь, ответил тот.
– Я их проглатывала. – Раздался смех, а я нахально усмехнулась. – И, как вы все догадались, проглатывала во сне. И поэтому у меня болит живот.
Потом на сцену вышел другой комик, а я села за барную стойку. Оскар, владелец и менеджер, наливал пиво студентам, которые веселились на полную катушку, а Дэни ждала тут же с подносом. В университете мы с ней жили в одной комнате, а еще в нашей компании были Кэди и Матильда. Дэни работала в баре по вечерам, а днем корпела над докторской диссертацией по психологии.
