Юная Ландыш и космические старцы
Зависание между славным прошлым и неизвестным будущим
Между ним и его прошлым явственно ощущалась стена. Вот недавно её не было и вдруг возникла. Она имела собственную подвижность, наползала и стирала всё, оставляя после себя крошево, лишённое формы и внятного образа. А если кому захочется такой вот игры, что-то там реконструировать, то придумать можно всё. Найти любую деталь в куче обрушенных конструкций и обосновать любую чушь. Если время на это есть. А его как раз и не было. Стена напирала сзади и толкала в будущее, которого, если не строить его в настоящем, не существовало.
За тонкой стеной его отсека страдальчески стонал Кук. Что-то утешающее шептала ему старая Пелагея. И если вначале смешило их любовное соединение, то в данную минуту смешно уже не было. И сна не было. Сну мешала непривычная всеохватная жалость к ним, к себе, – космическим бомжам. И страха никакого не ощущалось. Жалость не оставляла страху места, поскольку и проявляла себя как всеохватная.
Отворилась панель, в звездолёте не имелось закрывающих кодов в отсеки для отдыха. Не от кого было тут закрываться. Вошла Ландыш. Вообще-то она числилась в базе данных как Лана Грязнова. Чистая, абсолютно не по земному робкая девушка. На Земле такие девушки, как разновидность женская, давно исчезли. Можно было даже сказать, что ощущение чистоты и тишины, идущие от неё, как от родникового ручья, спрятанного в неопрятных и колючих зарослях леса, и являлись её красотой. Неопрятный колючий лес в данном контексте – это они, мужские представители временного экипажа беглецов. Да ведь Ландыш и не считалась земной жительницей. Она родилась там, где люди вот уже второе, и даже третье поколение жили в отрыве от Земли. Обильные тихие, можно сказать неподвижные, воды её планеты и напитали её душу такой вот тишиной и прозрачностью. Она выглядела бледновато, черты лица имела несколько размытые, рот маленький, носик тонкий, бровки бесцветные, как и сами её коротко остриженные волосы, бледно-пепельные, тускловатые. Очень подходило ей имя Ландыш, – точёная вблизи и мелкая издали красота.
– Не спится, – сказала она полушёпотом. – Можно я с тобой посижу.
– Сиди, – разрешил он. Не из вежливости, а потому что спать не хотелось.
– И поговорю?
– Поговори.
– Можно лягу рядом, как мама к Куку? Так разговаривать удобнее. И лицо твоё лучше будет видно. Выражение глаз. Можно?
– Зачем ты подслушиваешь за матерью и Куком? Пусть они… – Радослав подвинулся, давая место девушке рядом с собой.
– А что они там делают? Белояр же сказал, что полюбил меня. А сам?
– Ты смешная, Ландыш. Зачем тебе старый страшный и лысый Кук?
– Разве он страшный? А где он потерял свои волосы? Голова так блестит, как будто он её смазал чем-то. Я трогала, а череп гладкий и чистый.
– Ты у себя там не видела лысых мужчин? И на Земле не видела таковых? – засмеялся Радослав.
– У себя на Родине не видела. А на Земле только издали. Я думала, что они просто стригутся так. Какой ты хороший, Радослав. Если бы ты сказал мне как Белояр, что я буду твоей женой, я бы согласилась. И Белояру бы тогда отказала. Хотя… – смешная девушка вздохнула, – он сам меня обманул. Теперь я буду звать его только по фамилии, Кук. Чудовищная фамилия! То ли птичья, то ли как обозначение его древесной бесчувственности. Так и хочется постучать по его макушке и произнести: «Тук-тук, это сук, на нём Кук»! У тебя какая прежде фамилия была?
– Забыл.
– Тебе не идёт фамилия Пан. Пан-пень, пень-тень…
– Пень-хрень, – засмеялся он. – Так и скажи, Пан, ты пень пнём!
– Ты очень умный. И ты не Пан. Видно же по тебе, что Кук дал тебе всего лишь унизительную кличку!
– А у тебя лучше? Грязнова. Разве ты не любишь умываться?
