Открыв эту книгу, ты встретишься с человеком, о котором, по прочтении, скажешь:
– Как жаль, что уже никогда не удастся с ним познакомиться, а там, с Божьей помощью, и подружиться. Конечно, он мастер русской прозы, ну что ж – и Пришвин мастер, и Нагибин, и Казаков, но с ними по-человечески сойтись не просто, совсем не просто. А у Коваля, как ни у кого, открытость и доброжелательность сразу видны, что в прозе, что в характере. Какой человек! Ах, как бы я хотел с ним выпить и поговорить за какой-нибудь рыбалкой!
А если кто не читал Коваля никогда и до этой книги не слышал о нем ничего, тот уж, конечно, по прочтении, воскликнет:
– Как я только мог пройти мимо его прозы, ничего не знать о Недопеске, о Самой легкой лодке в мире, о Картофельной собаке – как мне не стыдно! Немедленно бегу в книжный магазин и там скуплю всего Коваля, сколько его ни окажется на полках! Какой человек!
И побежит, и скупит, и я могу только с тайной радостью предвкушать то читательское счастье, какое ему предстоит пережить, лежа на диване под зеленым абажуром с книжкой Коваля в руках.
Интересно спросить у знавших его: каким Коваль вспоминается первым делом, сходу, навскидку? Многие, наверно, скажут: за столом, с гитарой. Кому-то, возможно, он представится с ружьем на охоте. Иным барышням, как я полагаю, вспомнится его горячее и нежное лицо, близко-близко. Я же сразу вижу его над теннисным столом, в полете удара, в атаке. В том отдельном заветном местечке нашего пединститута, которое называется – Круглый зал. Это бывшее фойе бывшего парадного входа, с колоннами по периметру, предполагающими гардероб за ними; с короткой широкой лестницей, ведущей из фойе прямо в огромный трехэтажный внутренний зал нашей альма матери, с высоким стеклянным потолком, воспетым им с такою чудной силой в одной из лучших его новелл «От Красных ворот».
Сам парадный вход, однако, да-авным-давно закрыт наглухо, и фойе, таким образом, образует собою уютный карман, где в наше время располагался теннисный стол, как раз в размер Круглого зала, учитывая необходимое пространство вокруг стола, особенно при защите, несравненным мастером которой был Женя Немченко по прозвищу Кок – из-за пижонского кока, украшавшего его пижонскую голову. Росту он был длинного, сложения худощавого, и в игре был подобен изящному гибкому хлысту, или, я бы сказал, стеку. Поскольку Кок был безусловно джентльмен.
Так вот, если в атаке Женя был расчетлив и точен, то в защите – неотразим. Смотреть на их игру с Ковалем было наслаждением.
Юра атаковал не мешкая, из любых положений, атаковал сразу, хоть справа, хоть слева, всегда. На чем его и подлавливал соперник, посылая ему перекрученные мячи с непредсказуемой траекторией. То есть от Юры летели пули, а от Жени бабочки. И этот процесс превращения молниеносного свинца в трепетного мотылька был завораживающим. Женя ждал выстрела, изогнувшись в талии навстречу, дугообразно взмахивал ракеткой, как ботаническим сачком, зачерпывая пулю в ее полете и щедрым королевским жестом возвращая Ковалю порхающий шарик, не забыв подкрутить подарок в какую-нибудь коварную сторону. При этом Кок красиво откидывался назад – так благородно откидывается Атос в исполнении Вени Смехова, после того как, бывало, проткнет очередного гвардейца – и тут же сжимался в гибкую пружину, ожидая следующего выстрела. И как он ухитрялся выуживать эти Юрины торпеды изо всех углов, подгребая чуть ли не с полу, – уму непостижимо, но ухитрялся! И нередко видно было, как Юра уставал нападать на эту мягкую, податливую и непробиваемую оборону.
Но все же чаще утомлялся неутомимый Кок, потому что, согласитесь, непрерывно сжиматься и разжиматься все-таки утомительнее, чем молотить справа и слева, раз навсегда наклонясь над столом в полете атаки.
