Перестрелка завязалась не на шутку.
Выстрелы грохали один за одним, от пистолетного дыма противно щипало в глазах, а тут еще негодяи подожгли что-то в глубине здания, бывшего их ставкой, и стало трудно еще и дышать. Сомнений не было – сделали они это, чтобы облегчить себе задачу, чтобы ускользнуть в пелене дыма, а может, и перестрелять всех полицейских, наконец добравшихся до них.
Молодой комиссар, совсем недавно получивший эту должность, старался вовсю, изо всех сил доказывая самому себе, что достоин своего гордого звания. Сдаться, спасовать позволить он себе не мог – за ним шли люди, которых он должен был вдохновлять своим примером и, даже если сейчас среди дыма они и не видели его, малодушничать он не мог.
Вот где-то впереди тенью мелькнул очередной бандит, и молодой человек уверенно вытянул руку с зажатым в ней пистолетом.
Спустить курок он не успел.
Грохнул выстрел – и руку пронзило болью, такой сильной, что не удалось даже сдержать крика. Комиссар отпрянул, прячась за какими-то железными бочками и, тяжело дыша, прижал руку к себе. Дьявол, как это не вовремя! Если подчиненные поймут, что он вышел из строя – пиши пропало, они спасуют сами, и тогда вся операция насмарку!
Надо что-то сделать, как-то подбодрить их… Может, крикнуть, призывая не сдаваться?
Он открыл, было, рот, но не успел издать ни единого звука.
Где-то за спиной послышались тяжелые шаги и из сгущающегося дыма вынырнула фигура крепкого человека с сигаретой в зубах, и пистолетом в руке. Обнаружив сжавшегося за бочками полицейского, он довольно ухмыльнулся, поднимая оружие и указывая дулом точно на него.
– Ну че, мальчонка, – издевательски проворковал он, – Начинай молиться.
И опять он не успел. Не успел ничего сказать, не успел вспомнить ни единого слова из хоть какой-нибудь молитвы – он не успел сделать вообще ничего.
Бандит перед ним неожиданно глухо ухнул и, нелепо взмахнув пистолетом, кулем повалился на землю. Из-за спины его выступила высокая фигура, затянутая в кожу, с мотоциклетным шлемом на голове. Руки в кожаных же перчатках уверенно сжимали толстый металлический прут.
Комиссар сглотнул и, с трудом кивнув, хрипло выдавил:
– Спасибо.
Прут с тихим звоном упал к его ногам. Незнакомец явственно снимал с себя лавры победителя, передавая их полицейскому.
– Будешь мне должен, – бросил он приглушенным из-за шлема голосом, – И не забудь об этом, когда я прибуду в твой город.
* * *
– Что?! – комиссар вскочил, едва не опрокидывая стол, – Кто???
– Курт Рейнвальд, – помощник удивленно пожал плечами: реакции шефа он не понимал. Конечно, мистер или, точнее, герр Рейнвальд был известным человеком, о нем не слышал только глухой, но чего же так пугаться? Радоваться надо – этот сыщик лучший из лучших, он иголку в стоге сена найдет, что уж говорить о каком-то убийце! Пусть даже и таком активном, как тот, что завелся в их маленьком городке.
Комиссар упал обратно на стул и запустил руку в волосы, другой закрывая лицо. Конечно, он прекрасно знал, о ком идет речь. Курт Рейнвальд слыл действительно самым умелым, самым лучшим сыщиком – именно сыщиком, не следователем, ибо на силовые структуры он никогда не работал, выступая лишь в качестве частного консультанта, – и на самом деле мог найти кого угодно и где угодно. Такова была одна сторона медали.
Вторая же заключалась в том, что Курт – человек совершенно невыносимый, обладающий самым, что ни на есть, мерзким характером и, что еще хуже: начисто лишенный сострадания. Он мог, не задумываясь, отправить на смерть тех, с кем вместе работал, просто чтобы проверить какую-нибудь свою теорию, мог подставить под удар любого во имя достижения цели. Для этого человека не было преград, он сносил их с упорством носорога, для него не существовало запретов – он плевал на них, глядя в глаза запрещающему. Для него не было авторитетов, не было святых, не было любимых или друзей, для него не существовали человеческие понятия чести и морали. Он был почти роботом, биологической машиной – ему давали задание, и он выполнял его. Выполнял всегда, любой ценой, не щадя ни своей, ни чужой жизни.
