Февраль 1758 г.
– Следуйте за мной, – шепотом сказал врач Нансин, – и не задавайте вопросов.
Лунный свет, бесшумный, как падающий снег, освещал крыши павильонов и статуи зверей на карнизах. Напольные светильники заливали золотистым светом тронутые инеем внутренние дворики и лабиринты дверей и окон. Вокруг царила тишина, лишь вдали били в колокол, и его звон проносился над столицей и над дворцом Чхандок[1]. С двадцать восьмым ударом ворота дворца запрут на ночь.
Как только королевский врач повернулся к нам спиной, мы с Чиын обменялись недоуменными взглядами.
«Разве наша смена не закончилась? – спросила она одними губами. – Разве нас не должны отпустить домой?»
Я метнула нервный взгляд на врача и ответила: «Все это очень странно».
Но откуда нам было знать, что действительно странно? Мы только-только заступили на должности нэ-ыйнё, медсестер, назначенных на службу во дворце.
– Нельзя терять ни секунды. – Королевский врач ускорил шаг, он, казалось, запыхался; его руки в широких рукавах были напряжены; синий шелковый халат вздымался подобно штормовым волнам, длинный белый фартук напоминал венчающую их пену. – Нужно поторапливаться.
Мы с Чиын тоже прибавили шагу. Наши длинные тени вытянулись еще больше. Она несла поднос, я – фонарь. На этот раз мы помалкивали, хотя обычно жаловались друг другу на то, что в животах у нас урчит от голода, а руки-ноги устали от работы. Во дворце все было иначе, чем вне его. Никто здесь не вел себя словно ребенок. Даже королевские дети казались серьезными и чем-то озабоченными взрослыми.
Мы быстро покинули Королевскую аптеку, расположенную в восточном углу дворцовой территории, и миновали один внутренний дворик за другим; звук большого колокола несся нам вслед. Колокол прозвонил в двадцать шестой, в двадцать седьмой и, наконец, в двадцать восьмой раз. Я услышала, как захлопнулись главные ворота; покинуть дворец стало невозможно. Меня пронзила тревога, в голове пронеслись сделанные мне предостережения:
«Войти во дворец – значит ступить на путь, запятнанный кровью, – шептали наши врачи-наставники. – Скоро прольется кровь. Надеемся только, что кровь эта будет не твоя».
Чем дальше на юг мы продвигались, тем пустыннее становилось вокруг, и вскоре мы оказались в четырех ли[2] от места, где, как я знала, жило большинство членов королевской семьи. Идти оставалось еще с полчаса.
Тени, наводнявшие пустые павильоны, становились все темнее; снежный покров не был больше испещрен голубыми отпечатками ног и выглядел нетронутым. Наконец мы прошли через охраняемые ворота и ступили во двор, освещенный светильниками. Посередине двора был квадратный пруд с лилиями, в затянутой льдом поверхности которого отражалась круглая серебристая луна и черные очертания гор.
Я никогда прежде не бывала здесь.
Перед двором возвышался величественный павильон – здание с длинным рядом закрытых экранами-решетками окон, высокими колоннами и красивой, крытой черной черепицей крышей. На деревянной вывеске под ней значилось: «Павильон Чосын». Это было главное здание дворцового комплекса Тонкунчун.
Резиденция наследника престола.
Мне не доводилось прежде видеть наследного принца Джанхона, но до моих ушей долетали неясные слухи о нем. Говорят, когда он родился, король, известный строгим стоицизмом, чуть было не упал, запутавшись в полах халата, – очень уж торопился взять сына на руки. Невозможно прекрасного сына и единственного оставшегося в живых наследника. Король так полюбил его, что поспешил официально объявить наследным принцем. Но у этой привилегии была своя цена. Когда младенцу было всего сто дней, его забрали у матери и поселили в павильоне Чосын и его воспитанием занялись исключительно чужие ему люди. Отца с матерью же он видел всего раз в году. И о лишенном родительской заботы ребенке поползли тревожные слухи.
