Единственная запись в потертом
кожаном дневнике:
Дико ломило виски. Пульсирующая боль
раздавалась в каждой клеточке распластанного на земле тела. Руки и
ноги онемели, разучились двигаться. Ощущение, как после анестезии,
когда в серое вещество спинного мозга вводят лидокаин, чтобы
человек не чувствовал ничего ниже пояса.
Теплый ветер, словно крылья бабочки,
прикасался к моему носу, лбу, щеке. Правой щеке. Значит, голова
повернута влево.
Безвольные руки не хотели
подчиняться мозгу, не хватало сил, чтобы сжать кулаки. Единственный
вопрос, который беспокоил меня сейчас больше всего — я еще жив или
уже мертв?
Мысленно усмехнувшись, я решил, что
жив, просто слишком слаб. А еще я лежал на чем-то мокром. Наверное,
я упал в лужу после дождя.
Постойте. Как произошло, что я упал?
Ничего не помню.
Я оставил попытки пошевелить
конечностями и пустил оставшиеся силы на то, чтобы вспомнить.
Вспомнить, что со мной.
В этом я преуспел: в голове отчаянно
завертелись мысли.
Я — молод.
Уже хорошо. Поехали дальше.
У меня есть родители.
Так, а теперь попробую вспомнить
последние события.
Я убегал от кого-то. Преследователей
было несколько — кажется, двое или трое. Нет, по-моему, все-таки
двое. У них были очень злые, жестокие глаза.
Как много удалось вспомнить. Я
обрадовался.
Задумавшись, я не обратил внимания,
что голова больше не раскалывается. И вообще мне вдруг стало так
хорошо, тепло. Даже вставать не хотелось. Меня перестал беспокоить
тот факт, что я все еще не могу двигаться. Приятно было размышлять
о своей жизни, лежа на мягкой земле, в окружении едва уловимого
ветра.
Несколько минут я просто отдыхал,
наслаждаясь тишиной. Воспоминания всплывали постепенно, и пока что
меня радовало то, что удалось узнать.
Сегодня отец возвращался из
длительной командировки, и я должен был вернуться к его приезду. По
такому случаю, мама всегда готовила вкусный ужин из нескольких
блюд. Глаза отца слезились при виде нас, он раскрывал руки для
объятий. Отец всегда привозил с собой много ценных вещей и приятных
безделушек. А еще, он привозил много денег.
Внезапно последние события стали
ворохом раскрываться в сознании.
Резкий холод пронзил меня с головы
до пят. Я затрясся в ознобе.
Теперь мне не было приятно.
То, что я узнал, не было чем-то
хорошим. Это был ужас.
Мама. Отец. Что с ними будет?
Я до скрипа стиснул зубы. Гнев
придал сил, и они забурлили во мне, помогая телу подчиниться
разуму.
Я вспомнил все.
Вы уничтожили меня. Разрушили мою
семью. Забрали все, что я любил.
Я знаю, кто вы.
И я вас найду.
Я приду к вам, когда вы этого не
ждете.
Доберусь до вас и убью. Убью.
В ярости я сжал кулаки и открыл
глаза.
август 1993 года
Продолжение следует...
— Женя, ты едешь с нами или снова
передумала? — спросил папа, пронося мимо меня гору ведер, набитых
банками, красками, кистями и рабочими перчатками.
— Конечно, еду! Только с одним
условием, — подбоченилась я, демонстративно поджав губы.
Он скрылся за дверью квартиры. Мама,
усердно расставляя ящики с рассадой в коридоре, мягко
проговорила:
— И какое же?
— Работать не буду. Славкина
очередь!
— Это еще почему? — завопил Славка,
слетая с дивана прямиком ко мне. Рукава старой толстовки, которую
он растянул над головой, развевались, как птичьи крылья.
— Потому что в прошлый раз я
несколько ведер с картошкой тягала, пока ты бесился с
Игнатьевыми.
— Вообще-то они и твои друзья тоже!
— возмутился брат, хлопая по мне рукавами-крыльями.
— Ты что-то путаешь, они именно
мои друзья. А когда они успели стать твоими — большой
вопрос.
Славка всхлипнул.
— Мам! Она опять говорит, что у меня
нет друзей! — брат кинулся в нашу комнату, смахивая налету
слезы.
