Ласковый весенний день. Ни облачка, ни ветерка. Не шелохнутся прошлогодние былинки у опушки бора. Но в вершинах древних сосен слышится немолчный шум, и кажется, будто над миром летит чей-то глубокий бесконечный вздох.
На высоком правом берегу Тихвины – порожистой лесной реки – раскинулась деревня Домовичи. Деревня невелика – всего несколько изб. Стоят они среди огромных валунов – не в ряд, а как придётся.
Окон в избах нет. Двери низкие, в ширину они больше, чем в высоту. Чтобы войти в избу, надо низко наклониться и, перешагивая порог, высоко поднимать ноги. А рослый человек, и наклонившись, рискует задеть спиной притолоку.
Кровли выложены дёрном по берестяной подстилке. Они уже запестрели весенними цветами, особенно густо – на скатах, обращённых к солнцу. Из волокового отверстия[1] в кровле струится дымок. Печь в избе никогда не гаснет – ведь от неё и тепло и свет.
Живут в деревне домовичи, люди, ведущие свой род от дедушки Домового, доблестного воина, искусного охотника и рыбака, неутомимого землепашца и на всякое дело умельца. Он, по преданию, первый из словен[2] срубил избу в этих местах, спокон веку заселённых людьми племени весь[3].
Прежде жил дедушка Домовой далеко отсюда, на Волхове-реке, близ Ильмень-озера, да замучили данями-поборами князья – ещё деды-прадеды Гостомысловы[4]. Решил дедушка податься куда-нибудь в отдалённое место, куда не дотянуться княжеским рукам. Стал расспрашивать мимоезжих купцов. Купцы ведь по торговым делам забираются даже и на край земли. Они и поведали дедушке про реку Тихвину. Леса, мол, там нехожены, звери – непуганы, земли – непаханы: живи не тужи.
Тронулся дедушка в путь со всей семьёй и роднёй, со скотиной и скарбом, на трёх больших челнах. Трудный был путь, однако добрались все живы-здоровы. Не совсем там оказалось так, как рассказывали купцы. Жил уже и на Тихвине народ – волосы белые, глаза светло-голубые, будто выцветшие на солнце. Рыбаки да охотники.
Поначалу ощетинились, а потом – ничего, найдётся, говорят, и вам место. К тому же дедушка не утаил, что он и гончар, и кузнец, и на дуде игрец. Такой-то человек всюду ко двору. Зажили дружно, на праздники друг к другу ходили, домовичи женились на местных светлоглазых девушках, а местные парни – на домовичских.
Однако со временем и сюда дотянулись долгие княжеские руки – как-то весной, точно гром с ясного неба, свалились на Тихвину сборщики дани. Дедушка Домовой этого, понятно, уже не увидел. Ещё и после него несколько поколений прожили спокойно. А теперь вот опять весна, самая радостная пора, а радости нет.
В деревне недавно побывали варяги[5], посланные ладожским князем. Они не удовольствовались той данью, что к их приходу собрали домовичи, и пошли шарить по избам и клетям[6]. Забрав всё, что им приглянулось, они пустились дальше вниз по реке.
Тихо в ограбленной деревне. Не слыхать гомона играющих детей. Даже брехливые псы и те умолкли. Только уцелевший петух, глупая птица, хотя и видел, как варяги сворачивали шеи его товарищам, нет-нет, да и закукарекает как ни в чём не бывало.
Домовичи безропотно позволили себя ограбить, потому что в деревне нет воинов. Здешние жители в позапрошлом году проявили непокорность и, объединившись с соседями, прогнали сборщиков дани, не дав им ни шкурки. Тогда на следующий год ладожский князь прислал своего воеводу с дружиной – усмирять строптивых.
Тяжко на сердце у Ельцы, вдовы, живущей в крайней избе, недалеко от обрыва. Когда домовичи дрались с княжескими дружинниками, у неё убили мужа, и осталась она с пятью сиротами – четырьмя девками и сыном. А нынче, после очередного прихода варягов, пропал и сын, отрок
