Вступление
или как всё начиналось
Я неоднократно видел, как умирают люди. Но самым первым моим воспоминанием о смерти стала смерть дяди, которую, несмотря на всю её ужасность, я не мог забыть. Мне было всего восемь, когда это произошло. То утро начиналось как обычно, с привычного гудения кофемашины на кухне и гулкого смеха матери, которая называла моего дядю «большим ребенком». Я помню, как рано утром он уже ошарашенно бродил по дому, искал что-то вкусное – вероятно, остатки вчерашнего пирога. Его смех напоминал мне, каково это – чувствовать себя в безопасности, как в тёплом одеяле.
Но, как это часто бывает, доброта и искренность сочеталась с тёмной тенью его привычки – алкоголем. Я ещё не знал, что распитие спиртных напитков может вводить людей в состояние безумия, лишать их разума и уважения к себе. На тот момент дядя был просто дядей, с которым всегда интересно проводить время, когда он был в хорошем настроении. В то утро он опять выпил, и это было лишь начало.
Я не сразу заметил, что что-то не так, но, когда он решился подняться по лестнице, я почувствовал, как что-то внутри меня сжалось. Осознание было как недоброе предчувствие. Моя мама стояла на кухне, и я помню, как она вдруг замерла, увидев, что дядя, позабыв о всех её предостережениях, не просто взбирался, а падал.
Это было так быстро, что я не успел среагировать. Я лишь услышал резкий звук – будто тысячи стеклянных шариков разбились одновременно. И вот он уже валялся на полу, будто марионетка, чьи веревочки обрезали. В ту же секунду из мыслей меня вырвал дикий крик матери. Я не знал, что такое настоящая паника, но тот крик заставил меня замереть на месте, словно время остановилось.
Мама бросила всё и прибежала на лестницу, она была как одержимая. Я видел, как её лицо стало белым, как простыня, и как её тело дрожит. Я не мог понять, что творится, всё было на грани реального, как какой-то дурной сон. Взгляд матери, полный ужаса и бесконечной боли, проник в мою душу, навсегда оставив след. Я стоял, вцепившись в дверной косяк, и не смел подойти ближе.
Она преклонила колени и обхватила дядину голову, его пустое лицо с обвисшими щеками и сломленными чертами было ослепительным в своей трагичности. Моя мать пыталась привести его в сознание, но, как же она могла это сделать? Может ли прийти в себя человек, чьи мозги методично стекают из открытой раны на черепе? Нет. Я не понимал тогда всех деталей, но именно в этот момент мир для меня перевернулся, остался только шум и бесконечная тишина.
Образ дяди, лежащего на полу, стал для меня символом смерти – символом того, что жизнь может обернуться сюрреалистичной трагедией без всякого предупреждения. Его смех превратился в вечный мрак несчастья, а я, как зритель, наблюдал за этой сценой, абсолютно беспомощный.
Вдруг в комнате появился отец, его глаза были полны отвращения. Он переступил через дядину ногу, несмотря на сцену и разгулявшуюся кровь. Я помню, как он провел рукой по своей шее, подавляя тошноту. Его голос был холодным и строгим, когда он повернулся ко мне и протянул тряпку, словно это всё, что я должен был сделать.
«Убери это», – сказал он, указывая на кровь и сгустки мозгов на лестнице. Его слова были как нож, разделяющий слишком хрупкую реальность и жёсткие требования взрослой жизни. Мне было всего восемь, и я не мог ни понять, ни принять, почему он не чувствует, что сейчас происходит. Я взял тряпку, и, сворачивая её в руках, ощутил холодный пот, стекающий по спине. Каждый вдох становился всё тяжелее.
Я наклонился и начал вытирать, пока мать рыдала и умоляла дядю не умирать. Отец хладнокровно заметил, что так распорядился Бог. Его слова, произнесенные с отстранённым равнодушием, будто разорвали полотно реальности, в которое была затянута моя семья. В тот момент я не мог постичь, что такое или кто такой этот Бог. Мои детские представления о жизни были исключительно чистыми и незамутнёнными, и теперь эта огненная метка слова «Бог» бессмысленно горела в моем сознании так же, как и кровь на лестнице.
