– Мама, а разве война бывает, когда так ярко светит солнце?
Солнце в тот день светило и впрямь ярко и по-особенному жарко. Казалось – простой летний день. Тихо и тепло. Хотелось на речку с соседскими мальчишками, но Надя стояла посреди огорода и, прикрывая рукой глаза от солнечного света, смотрела в небо. Она смешливо щурилась, и яркие веснушки на её носу поблёскивали в лучах. Её косынка съехала на бок, непослушные волосы цвета спелой пшеницы выбились, рассыпаясь по плечам и падая Наде прямо на загорелое лицо.
– Может, – коротко и хмуро ответила мама.
– Мам, а папа говорил, что война – это страшно, – продолжила Надя, – а мне вот нисколечко не страшно. Только грустно без папы. Но он же скоро вернётся? Правда, мам? Прогонит немцев и вернётся. Да же? Да?
Мама кивнула и отвернулась. Ей тоже хотелось в это верить. Но она понимала, что война уже близко, и не все так просто, как описывает Надя. Взят Смоленск, до их деревеньки всего сотня километров. Кто мог уже эвакуировался, и они с дочкой ждали своей очереди. Вещи были собраны, но подводы все не было, и мама волновалась.
Под палящим солнцем они с дочкой вышли в огород. Как никак, а жизнь продолжалась, и маленькая Надя суетилась около мамы, задавая наивные детские вопросы.
Небо разорвало криком. В один миг солнце почернело. Лязг и вой моторов. И собаки. Будто все разом сорвались с цепи. Автоматная очередь. Непонятная грубая речь. И снова собаки. Скулят и воют, как раненые звери.
Мама схватила Надю за руку и бросилась бежать. Благо, что огород был крайним около оврага.
Ещё когда строили дом, молодая хозяйка всё ругалась:
«И тут не как у людей – на отшибе. Вань, неужто ближе участка не было?»
«Видать не было, – успокаивал Иван, – Валюша, вот избу справим, хозяйство заведём и позабудется тебе, что рядом овраг».
Так и сложилось. И позабылось.
А сейчас Валентина, держа за руку дочку, бежала вниз по этому самому оврагу, цепляясь за кусты и ветки, путаясь в траве. Надюша изо всей силы держала мамину руку, боясь не успеть. В другой так же крепко она сжимала огурец – последнее, что сорвала с грядки. И ей казалось, что она держится не только за маму, но и за огурец. Будто двумя руками держится. Словно она сильная.
Рядом слышался лай собак. Валентине казалось, что гонятся они, преследуют. Сердце билось так сильно, что отдавалось в ушах и пульсировало в висках. Она на секунду остановилась. Оглянулась. Прислушалась. Тихо. Нет собак – страх вырвал их из последних воспоминаний о доме. Валя села на землю, облокотилась о ствол дерева, прижала Надюшу и, тяжело дыша, начала собирать мысли воедино. Что делать? Куда бежать?
– Мама, смотри, – Надя повернула маленькими ладошками мамину голову в сторону деревни.
Зарево ярко красное с оранжевым всполохами разрывало синеву. Там, где некоторое время назад было солнце, сейчас горело небо. Страшно горело, будто обжигало мир и все, что его окружало, огненными языками, пожирающими жизнь. Деревня. Это горела их родная деревня. Вся.
– Мам, это огонь? – в глаза Нади читался ужас.
Валентина прижала дочку к себе, чтобы она не могла ничего видеть. Закрыла её уши руками. Сама уткнулась лицом в ребёнка. Страх сковал все тело. Уже не было криков, лая собак, только слышался издалека треск горящих домов. Валентина не находила слов. Только слезы текли по щекам.
– Мама, огонь да? Огонь? – не унималась Надя, теребя маму за плечи.
– Это война, – тихо ответила мама, – война.
– А Барсик? Мама, наш Барсик остался там. – Надя потянула маму за руку, – Мама, пошли. Его надо найти.
