В кабинете главного редактора районной газеты Ирины Матвеевны Садовиной было в тот день удивительно солнечно и тихо, как бывает всегда в русской провинции где-то в середине апреля, когда белые оконные косяки начинают привлекать первых мух и мохнатых невесомых бабочек, появляющихся неизвестно откуда. Ирина Матвеевна в блаженной сонливости сидела за красивым столом из мореного дуба и мечтательно смотрела вдаль за прозрачное оконное стекло, где на самом краю горизонта золотыми подсолнухами горели маковки Троицкого собора, а дальше по крутым берегам Уржумки синел сосновый лес. На душе у нее было спокойно и чуточку грустно.
В это время по широкому коридору редакции прозвучали чьи-то шаги, потом слегка приоткрылась массивная дверь, и тихий мужской голос за дверью произнес:
– Можно к вам?
– Да, да, заходите, – вынуждена была отозваться Ирина Матвеевна, таким образом нарушая привычное состояние блаженной сонливости.
Тяжелая дверь с легким скрипом отошла в сторону, и на пороге возник юноша лет двадцати пяти, высокий, слегка сутулый, с загорелым и немного смущенным лицом, в правой руке которого находилась серая авоська с кипой рукописей. Причем, если хорошенько приглядеться, то среди этих рукописей можно было заметить початую бутылку красного вина с пробкой из газеты и несколько круглых пряников, напоминающих деревянные подрозетники.
– Я из Пентюхино, – смущенно объяснил юноша. – Стихи прислал вам свои три дня назад, а вы позвонили к нам в котельную вчера. Ну, чтобы я приехал. Меня, правда, на смене не было, я за дровами ездил в лес, но мой сменщик Василий мне все предал.
– Да, да. Я припоминаю. Присаживайтесь, пожалуйста, вот сюда. Проходите, – с улыбкой ответила Ирина Матвеевна.
Молодой человек прошел в дальний конец кабинета, сел там на краешек стула, отпустил авоську между колен, и в это время горлышко недопитой бутылки предательски выглянуло из нее.
– Вас Андреем звать? – спросила Ирина Матвеевна.
– Да, – отозвался он хрипловатым голосом, и тут же добавил для ясности: – Андрей Иванович Голенищин.
– А я Ирина Матвеевна, – представилась она.
Он виновато стащил с большой головы лохматую кроличью шапку и вытер свободной рукой пот с высокого смуглого лба. Ирина Матвеевна в это время с интересом наблюдала за ним. «Типичный провинциал, – решила она. – Вполне возможно, талантливый, но стеснительный не в меру, и, кажется, слегка под хмельком для смелости». Потом они оба молча смотрели друг на друга несколько секунд. Причем смотрели так, как могут смотреть только поэты и художники – две родственные души. При этом редакторша показалась Андрею достаточно молодой и даже симпатичной, но уж очень высокой и очень худой.
Между тем Ирина Матвеевна откинулась на спинку стула, машинально передвинула какие-то бумаги у себя на столе и непринужденно закурила, взяв сигарету как-то особенно элегантно в свои длинные тонкие пальцы.
– Я прочитала ваши стихи, – наконец начала она, испустив вверх тонкую струйку дыма, – и скажу вам честно, они мне понравились. Кое-что даже можно печатать прямо сейчас. Но, понимаете, в ваших стихах много такого, что настоящей поэзией не назовешь… Конечно, я понимаю – не все стихи пишутся для печати. Часть, наверное, для души. Ведь так?
Андрей сглотнул слюну и кивнул, потому что язык у него на какое-то время онемел и совсем не чувствовался.
– И вы удивительно много пишите, судя по рукописи.
Она подняла его рукопись в своей тонкой руке, как бы взвешивая ее, и по тому, как она это сделала, Андрей понял, что его рукопись весит килограмма два – не меньше.
