Куратор

Город, прозванный поэтами и городскими активистами Прекраснейшим по его реке, полноводной Фейр[2], торчал на теле страны, как заусенец у ногтя. По преданию, город был основан каменотесом, выстроившим замок и оставившим его пустым в качестве приношения Богу, за что мастер получил в награду вечную молодость, однако несколько веков спустя в замок тайком проникли нищие попрошайки, и их внезапное появление так шокировало хозяина, что он пал замертво. Ближе к правде лежала версия, что первые поселения в этих краях основали мореплаватели-скандинавы. В новейшую эпоху город прославился резиденцией статных монархов с хмурым челом, своим конгрессом и судами, своей деловой хваткой, закалкой, связями и доходами, разнообразием своей наемной армии, насчитывавшей, по слухам, «двунадесять языков»; рекой Фейр, бравшей начало в горах, делившей метрополис на западную и восточную части и сбрасывавшей свои пресные воды в океан; крутыми скалистыми берегами полуострова, сглаживавшимися по мере приближения к морю параллельно Фейр; суетой и торговлей своего порта; двумя консольными мостами; достижением прогресса в виде разветвленной сети электротрамваев; огромным городским парком Королевские Поля и расположенным в нем Королевским прудом, где праздные гребцы рассекали водную гладь на лодках с носовыми фигурами в виде монархов с хмурым челом – от Мейкона I до Зака XXI; конкуренцией между роскошными отелями, соперничавшими, чей кот-талисман красивее; своими культурными объектами – театрами, музеями и Плавучим моргом; тремя каменными монолитами на равнине у начала Великого Тракта в нескольких милях от городской черты, куда по традиции новобрачные со всего света съезжались с молотками и кирками отбить на память каменной крошки в знак нерушимости принятых обетов; иронией названия своей единственной вонючей и грязной «водной артерии»; пожарами на своей фабрике; пожарами в ее окрестностях; многолюдными нижними кварталами Лиса[3]; плодовитыми бедняками, населявшими Лис и скармливавшими поколения за поколениями эпидемиям и армии; пережитками язычества; тайными обществами; терпкостью тузлука, которым приправляли здешних устриц; деятельными шайками несовершеннолетних преступников, наводнявших улицы; отвагой и силой своих мужчин; мудростью и выдержкой своих женщин и, как все крупные города – а может, и поболее иных, – своей принципиальной некартографируемостью.

До переворота она вкалывала прислугой в Национальном университете, но теперь изловчилась получить должность в Обществе психейных исследований. В городе остро требовались новые люди – а когда было иначе? – на места, ранее занимаемые представителями свергнутого режима и их подпевалами. Это относилось не только к правительству и военным, но частым гребнем прошлось по повседневности, где всё – от школ и магазинов до газовых станций и театров – испокон веков управлялось знатью. Порог Общества психейных исследований Ди переступала всего однажды, еще девочкой, но в памяти остался большой зал, где она ждала, пока слуга приведет ее старшего брата, неофита Общества. Пол был устлан огромным красно-золотым ковром, достаточно толстым, на детский взгляд, чтобы закопать в его ворсе мраморный шарик. Книги плотно заполняли высокие стеллажи, целиком закрывавшие стены. За письменным столом дама в широкополой голубой шляпе, склонившись над открытым гроссбухом, чертила что-то по линейке, сверяясь с компасом. Изящная маленькая эстрада служила выставкой принадлежностей фокусника, с потолка свисал мобиль галактики, с солнцем размером с крокетный шар, и одиннадцатью планетами приблизительно с бильярдные шары, а в кожаном кресле у камина, засунув под мышки ладони скрещенных рук, с блаженной улыбкой дремал джентльмен в твидовых бриджах.