– Ласточка, твой муж, он что, до сих пор в неведении относительно моего существования?
– Вадим, твой вопрос уж больно витиеват. Конечно же, нет. По-крайней мере, я так решила! – Мила отвечала Вадиму, ее давнишнему другу, с некоторым раздражением. Ей очень не нравилось смешивать несовместимые вещи.
Зачем говорить о муже, когда так хорошо и безмятежно вдвоем? Хотя именно этот вопрос не был нов для нее. Этот вопрос был обычным во время их встреч и всегда был предвестником их близости. У них это был не вопрос, а предложение, объявление желания.
– Я вижу, тебе уже надоело сидеть в этом ресторане, ты наелся, и, кажется, надоела и я, раз ты решил развлекать меня такими разговорами.
Почему-то этот услужливый вопрос-намек Вадима, который он произносил (и он это знал, потакая желанию Милы), сегодня как-то резанул ее. И впервые у нее появилось ощущение от этого знакомого вопроса-предложения, что Вадим хочет влезть в ее жизнь помимо того времени, что она ему уделяла.
Мила совершенно спокойно могла третировать Вадима, никак не пугаясь возможности его исчезновения, хоть и привыкла к нему – все-таки уже много лет как они знают друг друга. И не просто знают. Он все эти годы был ее постоянным любовником. Естественно, были и есть и другие, но он – единственный постоянный. «Мой неизменный друг» – как она говорила о нем. Ее не домашняя, не официальная тень.
– Милочка, я обмолвился, я просто хотел напомнить, что я здесь, рядом.
– Ты знаешь, что мне никогда ничего не надо напоминать, я все помню. И любые напоминания только сбивают, даже убить готова, так они меня раздражают.
– Милочка, не сердись, я же…
– Все, пойдем. Отвези меня к моей машине.
– А как же…
– Никаких как же. Ты мне сегодня надоел. Позвонишь завтра.
Они вышли из ресторана. Вадим подвез Милу к ее машине. Она вышла, даже не взглянув в его сторону. Почему-то настроение было испорчено. А ведь все было как всегда. Обыденный день с обыденными заботами и временем для «радостей жизни», как она это называла. Но сегодня «радости» что-то не удались.
«Что-то я стала слишком раздражительной, – сама себя осаживала Мила, бесцельно катаясь по городу. – На работу не поеду. Зачем? Накричу, запугаю людей, это ни к чему. Они и так дрожат, боясь допустить ошибку. И моя несправедливая раздражительность, мой неожиданный ор будут для них неприятным сюрпризом. Да и для меня самой это отнюдь не будет радостью».
В общении с сотрудниками, с посторонними людьми, Мила всегда была сдержана, всегда сухо-непроницаема, выдержка не изменяла ей в любых ситуациях, срывы были не для нее, впрочем, такой она была и не только с чужими, очень, очень редко она позволяла себе расслабиться, распуститься только в кругу тех, кого она определяла как «своих».
«Я как-то странно стала себя чувствовать в своем теле. Любые, самые обычные вещи почему-то могут вызвать у меня неприятие, гнев, раздражение. Вот и Вадим, услужливый и милый, как всегда, сегодня не принес отдохновения, а только раздражил».
И Мила, опутанная собственными странностями, решила поехать домой, уткнуться в телевизор. Может, хоть от него одурею и не буду кидаться с ожесточением на все и всех, кто меня окружает.
