Закончилась четвертая зима войны. Через пару месяцев, в мае, мы будем отмечать пятилетие нашей борьбы. Будем отмечать с размахом, будто она скоро закончится. Так сказал папа. Я не верила бы ему, не будь он одним из предводителей нашего сопротивления. Меня даже не смущало, что фраза о неизбежности победы повторялась изо дня в день. В наших краях уже стали здороваться восклицаниями о скором триумфе армии нашего маленького народа. Помню, как за день до Революции папа поднял меня своими могучими ручищами к потолку, потом сел на стул и посадил к себе на колени. Его бледные каштановые глаза смотрели на меня с восторженным возбуждением. Губы растянулись в широкой улыбке. В тот момент на кухню зашла мамочка и вопросительно взглянула на папу. Он продолжал разглядывать меня, словно подпитываясь таким образом какой-то неизведанной энергией, которая ему должна была понадобиться в будущем.
– Ну, разве наша Юля не достойна лучшей жизни? – спросил он маму.
Я продолжала болтать ножками и умилительно просила отпустить меня, хотя в тайне желала, чтобы отец меня еще помучил.
Мама с усмешкой смотрела на свою одиннадцатилетнюю дочку, хмурившую лоб и машущую тонкими ручонками, и красивого военного с короткой стрижкой, образцовой выправкой и твердыми правильными чертами.
– Хватит, Сереж. Видишь, ей не нравится, – произнесла она спокойно, но теперь мне кажется, что тогда ее голос дрожал. Она знала, что завтра должно произойти что-то непоправимое, то, что изменит нашу жизнь, наши мысли, наш быт. Ей было страшно. Мамины опасения оправдались в полной мере.
– Карина, ты считаешь, что ради такой жизни наши предки воевали, писали книги на родном языке и преподавали его в каждой школе? Чтобы мы растворились в общей массе этой державной нечисти?
– Пойдем спать, милый. Завтра намечается такой важный день для всех нас. Мы должны быть отдохнувшими, – она подошла ближе и обхватила шею папы, который, поставив меня на пол, обнял мамочку.
Я, поняв, что эта минута – нечто очень важное для моих родителей, решила не разрушать их объятия и стояла в стороне. Папина широкая ладонь скользнула по длинной белой маминой шее к черным волосам. Ласково поглаживая ее густые локоны, он стал что-то ей нашептывать. Вторая его рука легла на ее небольшой животик, в котором уже зарождался мой братишка. Мама в ответ еще сильней сжала объятия вокруг папы. Ее щеки залил алый румянец. Они замерли, боясь прогнать настигнувший их прилив нежности.
– Я все равно не усну, – едва слышно произнес папа.
– Я тоже, – ответила мама.
На следующий день пришла война…
Это было давно. Почти пять лет назад, если измерять простыми стрелками часов. Если применить теорию относительности, то сквозь призму военных действий времени прошло гораздо больше. Сейчас мне пятнадцать. Несмотря на периодические взрывы, стрельбу и мародерства, я хожу в школу, в девятый класс. Конечно, это трудно называть школой в полном ее понимании. Нас всего несколько детей на одну нашу любимую учительницу Людмилу Петровну. Учимся мы в крохотном подвальном помещении многоэтажки, где раньше стояла котельная. Но военная администрация города обещала выдать настоящие сертификаты об окончании девяти классов. Мы с мамой, папой и младшим братом живем в небольшом одноэтажном доме на две квартиры. Правда, вторая квартира полностью уничтожена попавшим снарядом. Одинокая бабушка, жившая там, умерла мгновенно. В нашей квартире тогда упала только одна балка, чудом не задевшая кроватку Славика. Теперь вторая часть нашего дома – это груда осколков кирпичей и сплетенные в узлы истлевшие бревна.
Я вприпрыжку, полная веселья и радости, вбежала на кухню, где мама в потрепанном шерстяном розовом халатике с присущей солнечной игривостью напевала мелодию и готовила мне завтрак. Мамочка старалась никогда не унывать. В нашем сером полуразрушенном здании она была той звездочкой, что озаряла потертые обои, старый телевизор и всех нас. Я не знаю, как ей это удавалось. Ее любви к нам, к жизни хватало всегда вне зависимости от обстоятельств. Она – наш генератор, вырабатывающий надежду на лучшее и заставляющий не впадать в уныние от настоящего. Ее любовь может быть жизнерадостной и искрящейся, иногда – чуткой и трогательной, когда, например, погибал очередной знакомый. Но ее волшебным чувством был наполнен весь наш дом. Правда, последнее время ее светлые чувства стали постепенно угасать. Жаркое пламя войны выжигало и ее.
