ЛАНЬ
повесть
«… самыми несчастными оказываются те, кто боится рискнуть стать счастливым».
(Гийом Мюссо)
То ли ночь, то ли утро… рань. Блеклый хворый туман осыпался крошечными каплями на траву. Стразы сонного, не уверенного в себе восхода. Переливчатыми бусинками расселились приземные облака по субтильным застенчивым стебелькам, украсили паутины и длинные суставчато-ломаные конечности летучих созданий, похожих на гипертрофированных комаров. В каждом таком водяном шарике – перевернутый мир. Вот трава растет сверху вниз, нависая над небом. Зеркальные ландшафты… зазеркальные… Глубоко в траве еще сумерки. Кто-то, может быть, видит сны. Воздух пахнет озерной водой. Солнце впрыскивает лучи сквозь рябое дырявое одеяло листвы, и они бестелесными лезвиями рассекают лесной покой, мглистый, пряный, упрямый, но и податливый. Время шепотов. Время слипшихся век. Ото мха по извилистым линиям вверх поднимается пар. Не будите… присутствие дня еще не осознано.
Звон и свист, вздохи, крики, визгливые всхлипы, треск, скрежет и звон, и свист… Громоздящийся ярусами кривоногий стеллаж, до отказа заполненный колокольчиками разных весов и размеров, тряхануло внезапной радостью. Из его неуклюжих недр ошпаренное птичье многоголосие, лопнув, брызнуло во все стороны, то хвастливо, то томно, то истерикой прорываясь, то провокацией…
За тяжелыми, важными и чванливыми листьями лопуха, за игольчато-витиеватой непролазностью чащи вдруг сместилась пятнистая тень. Не спеша. В настороженном беспокойстве. Подавляя подспудным и беспричинным страхом жажду восторга и любопытство, чутко втягивая влажными трепетными ноздрями переполненный новостями ветер… на поляну ступила… лань.
Никита скоблил свою физиономию бритвой. Физиономию… как частенько ее именовал. Утро. Свет из штурмуемых солнцем окон доминировал над поддельным хромым светом, вытекающим из электрических ламп. Дверь ванной комнаты за спиной открыта, и двоякость, двуличность состоящего из диссонансов освещения разваливает и кривит пространство. В зеркале вроде бы бреемое лицо, но его обступают и стараются вытолкать из своей суверенной картины безымянные и бесформенные просвечивающие тела… блики, пятна, фантомы… нежить. Никита сосредоточен… но вдруг в уголке отражения, за оградой сознания, вне территории здравого смысла… в створе проема метнулась тень. Вздрогнул и стремительно обернулся… Почудилось? Вот последние сгустки пены. Гладко. Все. Завтрак ждет. Пошуршал полотенцем, старательно вытирая щеки. Шорох ткани… вдалеке где-то перестук копыт…
– ?
Мерещится. Головой тряхнул и проследовал дальше в день. Привычный. Бодрый и деловой.
Корявые, бородатые мхом стволы. Многослойное покрывало промокших и почерневших листьев. Микроскопические цветы, редкие и сиротливые, сутулятся от боязни самих себя… Взметнулась вся эта слежавшаяся чепуха, бросилась врассыпную, толкаясь и налетая сослепу на соседей. Хрустом, нет, хрустами несметными встрепенулся лес. Слившись в пеструю бесконечную ленту, за спину отлетели кусты, вместе с ними – колючие крылья елок, монументальные кряжи дубов… Выгнув шею, глазищами обернувшись через недоворот головы, в галопе балетном сквозь дебри пронеслась лань. Что способно ее остановить в диком бегстве? Роса обернулась метущимся вверх дождем, и радуги смеющимися арками отметили траекторию бега. Небольшие такие радуги… дивные переливчатые воротца. Пройди через них и вольешься в лесную семью, станешь частью самородившейся сказки. Неоднозначной, порой запинающейся и сомневающейся в себе. Но как искренни брызги, что щедро дарила лань, пробегая и заставляя проснуться… проснуться от немощи, от неубедительного безразличия, лени и… что там еще наросло поверх хрупкой когда-то души… Дарила, сама не сознавая того.
