Ветер тревожно рвал пламя костра и норовил вконец затушить его. Однако уставшие путники не замечали этого. Прохор, пожилой и крепко сбитый мужчина, бродил по опушке и собирал валежник. А Фин, юный сладкоголосый гусляр из далекого южного городка, сидел с закрытыми глазами, прислонившись к телеге и подложив для удобства под спину мешок с пшеном. Прохор не видел, что музыкант стащил его тюки на землю, и удобно устроился.
Гусляр нежно обнимал во сне свой инструмент. Наброшенный для тепла кафтан почти весь сполз на землю, обнажив перед вечерними заморозками тонкие руки музыканта. Казалось, Фин даже посапывает мелодично, а изо рта под томленый аккомпанемент также изящно вырываются клубы пара. Ослабшее пламя уже не согревало его.
Осенний воздух медленно наполнялся холодом приближающейся зимы. А сумерки и вовсе забрали последние лучи солнца. Еще пара-тройка дней, и леса Предгорья покроет первый снег. Уже на завтра путники должны будут укрыться от него в теплых теремах, а пока им предстояла морозная ночь в лесной чаще.
Коренастый мужчина ни на миг не останавливался. Он порывисто склонялся и проворно собирал сухие ветки, с треском ломал их об колено, и скрипуче бубнил в густую черную бороду что-то похожее на «бездельник» и «лентяй». Вскоре, как только валежник перестал помещаться в руки, он вернулся к костру и, мельком глянув на юношу, в сердцах сплюнул наземь, а потом легонько пнул его так, что тот проснулся, подскочил и выронил гусли.
– Чего разлегся? Весь огонь сошел на нет, – проворчал Прохор.
– Дядя Проша, я так устал, что не заметил, как уснул… – заканючил Фин.
Он состроил жалостливое лицо, да такое по-детски гладкое и наивное, что Прохору ничего не осталось, как сдержанно скривиться и промолчать. Юноша, точно девица, всплеснул руками и продолжил:
– Да и костры – это не мое! Ты же знаешь, я лучше тебе спою. Хочешь про богатыря Святогора? Или про девиц-горемычниц? А может, того, про Русалку волоокую?
– Иш, не к ночи помянешь! – снова сплюнул Прохор и стал укладывать ветки шалашом в потухший костер, – В лесу, почитай, нечисть водится. Ее звать не надобно. Иначе явится, да оставит нас с кукишем. Мне один местный космач в прошлом лете рассказывал, что в этих горах кого только ни водится! И навки, и ящеры размером с быка, и зверье опасное. Рекомендовал ночью костры жечь, а днем меч в ножны не убирать.
Фин захихикал. Прохор снова скривился. Он уже пожалел, что согласился на компанию мальчишки-гусляра только из-за того, что побоялся ночевать в лесу один. Других спутников не нашлось, а одному ехать через горы все-таки было страшно.
Много лет он не ездил на ярмарки в Предгорье. После слухов о бесчинствах нечисти у южных гор он предпочитал отправлять торговать зерном то шурина, то помощника. Но в этом году, пришел приказ от государя – выдать по десять молодцев с деревни в столицу для военных сборов. Потому пришлось ехать самому.
– Не верю я, дядюшка, в нечисть, потому как всю свою жизнь бродил и пел песни в разных уголках земли и нигде сверхъестественной природы не видал. Да и зверья я не боюся. – Фин подоткнул еловые лапы полкой, так что костёр, распалившись, отразился озорными искрами в его прозрачно-голубых глазах.
Огонь набрал силу, и теперь ветер хоть его и трепал, но уже не мог погасить. Прохор подкиинул толстое полено, водрузил поверх пламенных языков железку и повесил котелок. Затем плеснул воды из туеска, забросил луковицу и горсть пшена – похлёбка обещала быть вкусной. Через несколько минут приятный запах потянулся по всей стоянке. Щиплющие травку в стороне лошади, повернули головы и принялись раздувать ноздрями. Прохор услышал, как смачно заурчали животы путников. Фин вздохнул и потянулся к гуслям. Тотчас по лесу вместе с бликами от костра и запахами еды, разлилась красивая музыка.
