За час до полуночи двойные, окованные железом ворота Псковской пересыльной тюрьмы широко распахнулись. Две шеренги арестантов на обширном плацу ждали последнего слова начальника.
Слово было совсем кратким. Спустившись по лестнице, Ерофеев встал в воротах, снял фуражку и громко крикнул:
– Прощайте, ребята! Бог с вами!..
– Прощевайте и вы, господин начальник! Не поминайте лихом! – вразнобой откликнулись арестанты.
– Ну, двигай! Пшел вперед! – отозвались конвойные от каждой шеренги, и арестанты, брякая кандалами, попарно потянулись за ворота, за которыми гулял холодный порывистый ветер. Несмотря на начало апреля, снега на улицах еще было достаточно.
Первой вышла шеренга уголовных арестантов, за нею – политические. Их точно так же, как и уголовников, сковали попарно, а сквозь звенья общих для каждой пары кандалов просунули длинную цепь.
Между уголовниками и политическими конвойные отвели места для нескольких арестантов благородного происхождения. Их, кроме Ландсберга и Жилякова, в тюрьме оказалось еще трое. Их попарно не сковали и «на прут» не поставили.
Ландсберг шел, бережно поддерживая под руку старого полковника. В другой руке он нес две котомки – свою и его. Жиляков категорически отказался от места в телеге и пожелал идти рядом с товарищем.
Арестантские шеренги вступили на пустой по ночному времени дебаркадер Псковской станции железной дороги за пять минут до полуночи. Экстренный поезд уже ждал своих невольных пассажиров.
Сей поезд состоял из одних вагонов третьего класса, переделанных фабричным образом в арестантские. Переделки, впрочем, были небольшими: стекла из оконных проемов были вынуты и заменены частыми решетками. По зимнему и весеннему времени в таких вагонах вовсю гуляли холодные сквозняки, зато начальство было спокойным: невольники-пассажиры не наделают беды со стеклами. Не порежутся сами и не понаделают из осколков опасное оружие.
Первыми в один из вагонов, сняв с общей цепи, завели политических – душ около двадцати. Несмотря на громкие требования не смешивать их с уголовниками, начальник конвоя усадил их на скамейки поплотнее и велел заводить в вагон остальных. Когда все скамейки оказались занятыми, конвойный начальник передал партионному офицеру пакет, козырнул и занялся загрузкой другого вагона.
Наконец кондуктор дал два пронзительных свистка, паровоз в ответ сипло рявкнул и рванул состав. Экстренный поезд номер три-бис сначала медленно, а потом все быстрее покатил на юг.
Этот состав не был обычным. Начальникам железнодорожных станций по пути следования экстренного поезда по телеграфу было дано приказание держать для него открытыми все семафоры. А на узловых станциях, под парами, только и ждали своего часа «впрячься в арестантскую упряжку» самые мощные по тому времени паровозы, все еще называемые паровыми машинами, или просто машинами. Россия спешила поскорее избавиться от беспутных и преступных своих сыновей.
Той весной 1881 года на юг, в сторону Одессы, мчались четыре таких литерных железнодорожных состава с арестантами. Их ждал пароход общества Добровольного Флота, оборудованный для перевозки невольных пассажиров.
– Ну, слава Богу, поехали! – перекрестился старый арестант, до последней минуты боявшийся, что по причине болезни и старческой немощи его могут снять с партии и не допустить до дальней отправки.
Его молодой товарищ промолчал: лично у него не было ровным счетом никаких оснований для оптимизма.
В статейных списках арестантов, следующих экстренным поездом номер три-бис до Одессы и далее морским путем на далекий остров Сахалин, старик значился как разжалованный полковник Жиляков. Его молодой товарищ в арестантской куртке польского образца тоже был из бывших офицеров и некогда гордо рекомендовался фон Ландсбергом. Окружной суд Санкт-Петербурга своим приговором лишил его не только свободы, но и всех прав состояния, и, конечно, титула барона. Ландсберг был осужден на четырнадцать лет каторжных работ, приговор у старика Жилякова был и вовсе бессрочным.
