Дождь, сочетаясь с набираемой поездом скоростью, размывал запыленное окно купейного вагона. Леха сидел в мягком отсеке в одиночестве. Попутчица вышла переодеться в туалет, а другие соседи ожидались не ранее чем через три часа, на остановке в Тихвине. Как это часто бывало, после принятия судьбоносного решения, голова становилась восхитительно пустой. Обрезки мыслей, ошметки эмоций и пепел постоянного стресса вымело легким росчерком собственного автографа на рапорте в адрес командующего. Возможно, это решение было сиюминутным, необдуманным, как и все остальные. В парке Мира, в вологодском областном военкомате или на джалкинском блок-посту. Скорее всего, оно было и неверным, но уже изменить ничего было нельзя. Наверное, надо начинать использовать складывающуюся ситуацию под себя, а не наоборот, получать от окружающей действительности по полной. Леха был спокоен. Впереди целый месяц на планирование жизни в новых обстоятельствах. Встречи с родителями и друзьями, ночи с Мариной, возможность восстановить подорванное здоровье и купить уникальный протез с возможностью игры в теннис. Так, кажется, рассказывал ему Миша, сосед по госпитальной палате в Ростове-на-Дону.
Институтское, полноценно гражданское, пятилетнее прошлое вдруг сжалось до размеров трехдневного боевого выхода. Годы семинаров, лекций, спортивных сборов, подработок в кабаках и бандитских «стрелок» оказались короче марш-броска от Хасавюрта до Бедено. Эти свойства памяти и времени Леха так и не смог понять. Порывшись в новеньком камуфляжном бауле, он вытащил два замкнутых в кольцо шнура. Четки, подаренные ему людьми из разных миров, планет, вселенных. Тяжелая каменная мусульманская святыня легла на купейный столик справа. Легкий, чуть потрескавшийся православный атрибут из мореного дерева слева. «Двое незнакомых между собой людей. Один человек Войны, а другой – Мира, глядя на символы прожитого и пережитого», – подумал Леха. Получив в подарок пару дней назад соловецкие четки, он, на следующее же утро, отчетливо вспомнил, откуда взялись первые, правоверные. Оба дарителя несли в себе противоположные заряды, но каждый из них сыграл в лехиной судьбе важнейшую роль. Малыгин взял ожерелья в простреленную руку и, ощущая синергетический посыл, откинулся на стенку. В любом случае, Леха понимал, что других решений в своей жизни он принять не мог. Отскочить от разборки с «макаровскими»? Косить от армии? Бросить комбата умирать на дороге? Не было других вариантов, не было.
Постукивающие рельсы несли его по старой дороге в новую жизнь. Леха уже не казался себе калечным потерпевшим. Внезапно появившаяся «невеста» накачала его тестостероном, растянув грудные мышцы и увеличив размах плеч. Ощущал Леха себя преторианцем, вернувшимся из дальнего похода и потребляющим заслуженную награду. Он уже хотел в родной спортзал, не боксировать, нет. Взять в руки штангу, отжаться на брусьях, поработать на тренажере. Хотелось почитать книгу. Любую от Агаты Кристи до Проханова. Прошлые рефлексии ушли на далекий третий план, согласившись на поминальное касание. Малыгин не забыл никого из погибших, просто рана покрылась струпом, естественным для человеческой сути. Банально – время лечит. Но Леха знал точно, что любое неосторожное движение и вскрытая поверхность душевного рубца вновь будет кровоточить. Забывать не надо, но и прошлым жить уже не стоит. Надо привыкать к этой реальности. Как сказал ему старый зек, в общем вагоне поезда «Москва – Санкт-Петербург»: «В тюрьме самое главное, надо найти какую-нибудь канитель, тогда и срок быстрее пройдет». Будем искать новую канитель. Будем жить.
