Ленка лежала на диване, с тоской глядя в потолок. Сегодня была
свадьба ее бывшей лучшей подруги. Зойка не только выходила замуж за
парня, на которого с вожделением смотрели многие девчонки, но, что
самое главное, по большой любви. Причем жених так спешил со
свадьбой, будто был на последнем месяце беременности и хотел родить
ребенка в браке, он, казалось, готов был за ней даже в туалет
ходить, чтобы ни на секунду не терять из ви́ду.
Ленке на этом празднике жизни места не досталось, и не ей было
осуждать за это Зойку. Ведь она сама вырыла яму, в которую попала.
Зачем, спрашивается, она с завидным упорством лезла в их отношения,
когда с самого начала было ясно, что ей там ничего не светит, что
Леха бесповоротно, раз и навсегда, влюбился в Зойку. А теперь Ленка
расхлебывала кашу, которую сама же и заварила. Она потеряла
единственного человека, который прощал ей все выходки, выслушивал
истории похождений и при этом никогда не укорял, не пытался
наставить на путь истинный. Ленка сходила к ЗАГСу и издалека
посмотрела, как счастливая смеющаяся пара выбегала из дверей, под
приветственные крики друзей и дождь риса.
Смахнув набежавшую слезу, Ленка поплелась домой, но, видно,
судьба решила подкинуть угольку в топку ее отвратительного
настроения. Заходя в подъезд, она столкнулась с Мишкой, взрослым
детиной, у которого, по мнению Ленки, РЭПовские минуса́ ([1])
вышибли последние мозги. Чтобы понять Ленкино к нему отвращение,
нужно было знать не только его, но и его семейку.
Более странную семейку трудно было сыскать. Мишкин отец – весьма
привлекательный мужчина, даже для своих лет – являлся поклонником
классической музыки. Ленка была уверена, что даже душ он принимал,
напевая Бетховенскую «Оду к радости». А вот мать семейства была
ярой фанаткой «Ласкового мая». Представьте себе женщину этак кило
под восемьдесят, приплясывающую и напевающую «Белые розы». Это был
кошмар покруче Фредди Крюгера. И при этом более дружной и любящей
пары не только в подъезде, но, пожалуй, и во всем доме не было. Ну,
и, как результат этой большой любви, на свет появилось чудо в виде
Мишки. В детстве это был милый ребенок, который, казалось, даже
дождевым червям дорогу уступал, но лет в тринадцать повело его на
РЭП, и на свет вылезло чучело, с которым Ленка на одном гектаре
ср…ть бы не села.
Темные толстовки, штаны, в которые можно было троих Мишек
всунуть, длинные нечесаные патлы, наушники, из-за которых
говорить с ним было бесполезно, и запах одеколона, сбивающий с ног
при едином вдохе, – и это был еще неполный портрет этого чуда в
перьях. Ленка давно перестала обращать на него внимание и, только
зачуяв убийственный парфюм, бежала со всех ног как можно дальше.
Особенно после того случая однажды летом.
Видно, чтобы сохранить мир в семье Соловьевых, прослушивание
музыки у них было строго распределено: если из квартиры несся плач
Шатунова, значит, Мишкина мать готовила или стирала, если Шопен, то
хозяин дома вернулся с работы и отдыхал перед ужином. Но выходные
были отданы Мишке, тогда он мог всласть слушать то, что ему
хотелось, без вечно торчащих в ушах наушников. И вот в один из
таких дней из его квартиры понесся такой мат, что у
алкаша-матерщинника Матвеича из соседнего подъезда уши покраснели
от стыда, а старушек на скамейке чуть кондрашка не хватила. Ну и,
как всегда, бдительная общественность вызвала милицию. Надо
сказать, что квартира Соловьевых располагалась как раз под ее
собственной. И то ли менты ошиблись адресом, то ли просто в запале
проскочили этаж, но попали они в квартиру к Ленке.
Она проснулась от рева музыки и, еще не совсем придя в
себя, прокручивала в мозгу страшные кары для Мишки, когда в
квартиру позвонили и она пошла открывать. Не успел щелкнуть замок,
как дверь с силой распахнулась, и через мгновение Ленка оказалась
лежащей на полу с задранной чуть не до пупа ночнушкой и
спецназовцем в бронежилете сверху. От испуга Ленка завизжала так,
что спецназовец наверняка на неделю лишился слуха, а у соседских
кошек случилось недержание. Мужик быстро сполз с Ленки и, запихнув
ее себе за спину, оглядел квартиру:
