Возвращаясь из кинотеатра, я попал под теплый летний дождь.
Город замер. Ветер стих. Птицы спрятались в кронах берез и тополей, обступивших парк, по которому я все так же неспешно шагал.
Дождь барабанил по карнизам окон близлежащих многоквартирных домов, мелодично играл на листьях, которые трепетали от тяжести капель – я слышал его, я был дождем, я плакал вместе с ним.
Я наивно полагал, что остался под проливным дождем в гордом одиночестве. Но нет – неподвижная женская фигура на кованой скамье привлекла мое внимание.
Как странно, подумал я, почему она не уходит?
Ей так же больно, как мне?
Она любит дождь, эти нежные и сокровенные прикосновения капель с разгоряченным от июльской жары телом?
Или ей стало плохо и она не может самостоятельно подняться со скамьи?
Инфаркт?
Переутомление?
Ворох вопросов за одно мгновение – и ни одного ответа.
Ноги, некогда прикованные к асфальту, поспешили на помощь к девушке в черном платье, скрывающем худобу. Ее лицо скрывала широкополая шляпа с причудливой розочкой. На ножках красовались миниатюрные ботиночки на шнуровке. Руки покоились на коленях, женственные и ухоженные, с длинными пальцами, без колец и яркого маникюра.
Она сидела неподвижно, подчиненная дождю, была в его безоговорочной власти или…
– Прошу вас, – тихий, сдавленный, вибрирующий голос, – уходите.
Ни движения, ни дыхания, только голос и мурашки, бегущие по ее белоснежной коже.
В растерянности, сам не свой, я не знал, как поступить: просто уйти, подчиниться или проявить упрямство и посмотреть в ее спрятанные от других глаза, разгадать их тайну и, возможно, помочь – словом, улыбкой.
– Или останьтесь, – еле слышно проговорила она и добавила: – только на минуту.
– Хорошо.
– Я не хочу, чтобы вы смотрели на меня. Садитесь на скамью.
Я покорно исполнил желание незнакомки, почувствовав развевающийся шлейфом ее аромат – корица, ромашка и лаванда.
– Вам нравится дождь? – спросил я, поджимая коленки.
– Нравятся мгновения…
– Мгновения?
– Вот как сейчас. Ни ветра, ни голосов, ни шума – лишь дождь. Стеной. Который сглаживает неровности, скрывает уродство. И… дает силы, чтобы жить дальше. Ради таких вот мгновений и стоит жить. Правда?
Никогда не верил в родственные души – где-то заблудшие, когда-то потерянные и неизбежно недосягаемые.
И тут ее мысли вырвались наружу, запорхали под сенью берез, вознеслись в громады небесной тверди, а потом ниспадали до меня, до маленького, ничем не примечательного человечка, песчинки в круговороте времен – и пронзили мою душу. Я хотел потерять сознание, умереть, чтобы возродиться другим, в другом измерении.
В ее измерении.
– А что для вас дождь?
– Я, – мне не верилось, что незнакомка способна мыслить так же, только глубже и эмоциональнее, нежели я. Необъяснимо и чудесно.
– Если я скажу, что вы прочитали мои мысли…
– Я вам не поверю.
– Неудивительно, – я выдавил улыбку. – Дождь, по моему мнению, музыка, в которой нет искусственности. Которая сглаживает фальшь. И прощает, наверное, наши ошибки. Дождь – это живая симфония.
– А вы – настоящий?
– Не знаю. А вы?
– Хочу быть такой.
– Можно взглянуть в ваши глаза?
– Зачем?
– Чтобы увидеть вас живой, – не раздумывая, ответил я.
Она опустила на колени шляпу, взъерошила кудрявые рыже-каштановые волосы, ниспадающие на плечи, и посмотрела на меня заплаканными большими глазами, бледно-голубыми, низко посаженными и очерченными ресничками, касающимися век, над которыми красовались рыжие брови.
– Вы довольны? Увидели?
Я не отвечал. Ловил глазами ее россыпь веснушек на носике, немного вздернутом и угловатом; две еле видимые линии на правой щеке – шрамы; полные любви и чувственности губы; подбородок с ямочкой.
– Не терзайте, скажите, что вы видите: жизнь или угасание? Пожалуйста. Только честно.
