Парадокс русского имперского проекта, очевидным образом ассоциирующегося с именем Петра I, заключался в двусмысленности русского «европеизма»: условием самостоятельности оказались подражание, заимствование, соревнование. Подражая и заимствуя, мы стремились к равноправию, а оно требовало обоснования, причем именно на материале собственной культурной истории. Одной из форм выражения национального содержания петербургской империи стал культурный образ Ломоносова, описанию которого посвящена настоящая работа.
Образ поэта или ученого, остающийся актуальным на протяжении длительного времени, обычно выполняет несколько функций.
Во-первых, он свидетельствует о некоторых подлинных фактах, обстоятельствах, идеях, людях, обществах, связанных с этим поэтом прямо или косвенно, но свидетельствует, пропуская информацию через «фильтры», устанавливающие границы нужного – ненужного, актуального – неактуального, главного – второстепенного и т. д. Границы эти, как и кем бы они ни устанавливались, постоянно уточняются, и общая картина все время меняется за счет открытия неучтенных ранее старых свидетельств, за счет утраты, забывания или дискредитации свидетельств учтенных и за счет появления новых; все эти процессы в той или иной мере влияют на восприятие образа исторической личности, обеспечивая, вместе с тем, само его существование. Но такого рода динамика сочетается с устойчивостью, с регулярным воспроизведением легко узнаваемых смыслов, эмоций, композиций, тропов: текучесть, подвижность, иногда противоречивость периферии компенсируется жесткой организацией центра. Во-вторых, культурный образ поэта содержит данные о восприятии его личности и литературного наследия в разные исторические эпохи, на разных этапах литературного развития, в различных литературных и иных кругах, воплотившемся в разных формах (монография, учебник, дневник, мемуары, письма и стихотворные послания, исторические романы, публицистические статьи, рецензии и памфлеты и проч.). В-третьих, он сообщает нечто о самом себе, о механизмах своего функционирования в культуре, о тех ее особенностях, к которым он с большей или меньшей настойчивостью апеллирует, выходя в этих случаях за собственные пределы или, по крайней мере, расширяя свои смысловые возможности, обращаясь к идеологии и политике, истории и этике, религии и философии. В-четвертых, он вбирает в себе прямые или хотя бы косвенные указания на ту важнейшую сферу идеальных сверхсмыслов культурной эволюции, в которой он стремится обрести дополнительное, высшее, бытие и обоснование, связывающее конкретно-историческое и провиденциальное.
Но чтобы данная связь могла возникнуть, укрепиться, проясниться в видимой сфере исторического, необходима интуиция и сознательное усилие, необходим мистический, идеологический и этический, государственный и общественный проект, в ходе реализации которого культура обрела бы системное единство и самостоятельность, необходимое условие значительности и глубины. Самостоятельность должна быть явлена с возможно более очевидной наглядностью, необходимой для адаптации проекта к существующей реальности и для последующего его развертывания в пространстве большой истории. Исходная точка процесса приобретает ключевое значение: это начало новой исторической эпохи, новой культуры, новой литературы.
Существуют две различные формы описания подобных процессов – имперсональная, стремящаяся выявить основные тенденции развития, и персональная, имеющая дело с личностями культурных героев; в этой книге мы старались учитывать мнение, согласно которому оптимальный вариант их взаимодействия – взаимоограничение: «тенденциозная» модель не дает «личностной» ограничиться описанием частностей, «напоминая» об общем смысле проекта, а та, в свою очередь, предохраняет «тенденциозную» от чрезмерного абстрагирования от реальности, «напоминая» о значении индивидуального опыта сочетания интуиции и знания. Но при этом мы придавали решающее значение конкретному материалу: отсюда «цитатная» форма изложения.
