Прошло три дня с тех пор, как меня убили. Может быть, четыре дня – здесь время идет как-то по-другому, не так, как у живых. Я по-прежнему скрывался от реальности – как будто в самой реальности можно скрыться от реальности.
Это случилось три дня назад, а может, четыре дня назад – когда я зашел в бар и попросил кофе. Бармен посмотрел на меня, как мне показалось, сочувственно, и ответил:
– Вы умерли.
Я даже не спросил – как, зачем, почему – и так было все понятно. Здесь нужно было что-то сказать, только я совсем не знал, что.
– Мне очень жаль, – добавил бармен, – очень жаль.
И мне показалось, что ему действительно очень жаль.
Я уже понимал, что нужно прятаться от реальности – но не совсем представлял себе, как это нужно делать. Почему-то поначалу я боялся выходить на широкие улицы и освещенные места, пока не понял, что именно там реальность проявляет себя сильнее всего, так и норовит уничтожить меня. Меньше всего реальность подкрадывалась ко мне в людных местах, как будто боялась уничтожить меня при всех. Люди сочувственно смотрели на меня, пару раз кто-то даже пытался следовать за мной, чтобы реальность точно меня не схватила – но тут же отступал от своей затеи, когда под ним расступался тротуар или с карниза падал кусок кирпича.
Иногда я пытался вспомнить, что со мной должно было случиться, но не случилось. Пару раз я вспоминал, как в последний момент выскакивал из-под машины, которая неслась с бешеной скоростью. Однажды пришло воспоминание, как я шел вдоль стены, и прямо передо мной грохнулась оземь здоровенная сосулька – но я тут же отогнал от себя эту мысль, ведь это случилось где-нибудь в марте, а убили меня в августе. Почему-то мне казалось, что меня именно убили – может, реальность подсказывала мне это.
Вы в безопасности.
Это было уже потом. А сначала он затащил меня в машину, вот так, рывком, я и сделать ничего не успел, оказался в клетушке навроде той, в которой перевозят заключенных.
И это было уже потом. А до этого реальность вздыбилась, взбрыкнулась, ощерилась всем, чем только могла ощериться, набросилась на меня со всех сторон, едва не въехала в меня грузовиком, упала железным листом с крыши, хотела даже ударить молнией, но не смогла, попала в ближайший громоотвод.
Вот так. А потом уже – внезапный захват, клетушка, особняк на вершине холма, и —
– Вы в безопасности.
Тем же вечером я разговорился с одним физиком, который жил там же, в особняке – он оказался интересным собеседником, увлеченно говорил о скрытых в космосе многомерных пространствах – но что-то подсказало мне, что мы с ним так и останемся случайными знакомыми, не больше. А вот неразговорчивый математик приглянулся мне намного больше – я почувствовал в нем родственную душу, впрочем, нам еще предстояло как следует познакомиться.
На ужин была индейка с гарниром из кабачков, потом Либзет сыграла нам на пианино – позже она призналась мне, что хотела поступать в консерваторию, но потом умерла. Здесь говорили о смерти, как о чем-то обыденном, только на лице несостоявшегося архитектора мелькнуло легкое сожаление.
В это утро моя реальность ненадолго взяла верх – та реальность, в которой я не умер, в которой на пустыре возвышалась громадина космодрома, и что-то серебристое, гремящее поднималось в небо. Ближе к обеду моя реальность выдохлась, уступила место какой-то безрадостной серости.
Иногда я спрашивал себя, что будет, если я выйду за ворота – но тут же отгонял от себя эту мысль…
