Музыка, карнавальные огни, шорох обуви, скользящей по навощенному дубовому паркету, ароматы духóв, приглушенные разговоры и смех…
Артур Кэйвершем находился в Бостоне двадцатого века. Чувствуя, как ветерок обдувает кожу, он обнаружил, что красуется в чем мать родила.
Праздновали светский дебют Дженис Пажé: вокруг расхаживали три сотни гостей в строгих костюмах и вечерних платьях.
Сначала Артур не ощущал никаких эмоций, кроме неопределенного замешательства. Его присутствие на вечеринке казалось результатом какой-то логической последовательности событий, но память затуманилась – он не мог найти никакого объяснения происходящему.
Он стоял поодаль от компании молодых холостяков, лицом к красной с золотом каллиопе, возле которой расположились оркестранты. Справа лакеи, наряженные клоунами, суетились вокруг буфета, пуншевой чаши и тележек с шампанским; слева, за распахнутыми откидными шторами циркового шатра, виднелся сад, озаренный гирляндами цветных лампочек – красных, зеленых, желтых, синих; еще дальше Кэйвершем заметил карусель.
Почему он здесь оказался? Он не помнил никакой причины, никакого намерения… Выдалась теплая ночь. Артур подумал, что другие гости, в костюмах-тройках, должны были изрядно потеть… Какая-то идея копошилась в уме, напрашивалась, дразнила… Во всем, что он видел, был некий немаловажный аспект. Но мысль упорно пряталась в подсознании, оставаясь раздражающе неуловимой.
Артур заметил, что ближайшие молодые люди начали потихоньку отступать от него. Послышались смешки, изумленные возгласы. Пританцовывая, мимо проходила девушка, державшая под руку своего спутника; она испуганно пискнула, отвела глаза, покраснела и прыснула от смеха.
Что-то было не так. И мужчин, и женщин очевидно удивляло и смущало его обнаженное тело. Навязчиво ускользающая мысль почти сформировалась у него в голове. Нужно было что-то сделать. Нарушение табу, провоцировавших столь интенсивную реакцию, грозило неприятными последствиями – это он уже понимал. У него не было одежды, ему следовало добыть одежду.
Кэйвершем присмотрелся к наблюдавшим за ним молодым людям; одни явно веселились, другие взирали на него с отвращением, третьи испытывали любопытство. Он обратился к одному из последних: «Где я мог бы найти какую-нибудь одежду?»
Юноша пожал плечами: «А где вы ее оставили?»
Под шатер зашли два тяжеловесных субъекта в темно-синей униформе; Артур Кэйвершем заметил их краем глаза – его умственные процессы лихорадочно ускорились.
Молодой человек, ответивший вопросом на вопрос, по всей видимости был типичным представителем окружающей публики. Какого рода просьба показалась бы ему осмысленной? Так же, как любого другого, его можно было побудить к действию, затронув правильно выбранную струну. Что заставило бы его оказать помощь?
Симпатия?
Угрозы?
Возможность извлечь преимущество или прибыль?
Кэйвершем отверг все эти допущения. Нарушив табу, он тем самым не мог претендовать на симпатию. Угроза не повлекла бы за собой ничего, кроме презрения, и он не мог предложить никакой прибыли и никакого преимущества. Стимуляция должна была быть не столь прямолинейной… Артуру пришло в голову, что молодые люди, как правило, объединялись под эгидой тайных сообществ. Такая тенденция почти неизбежно наблюдалась в рамках тысяч культур, изучению каковых Кэйвершем посвятил немало времени. Притоны «только для своих», наркотические культы, преступные организации, общества сексуальной инициации – каковы бы ни были их наименования, всем этим явлениям были свойственны почти одинаковые внешние признаки: болезненный обряд посвящения, тайные знаки или пароли, единые для всех посвященных правила поведения, клятвенное обязательство служить интересам группы. Если молодой человек был членом такой ассоциации, он мог отреагировать на призыв к взаимопомощи в духе этой ассоциации.
