Мой бар стоит на углу Мельничной аллеи и улицы Мысликова. В нём картины Мухи в рамках от Сальвадора. Вместо барных стульев кресла такого рода, что легче взять за стойкой бухла и напиться стоя.
Мой бар небогат, в нём половицы скрипят и нет четырёх ламп на люстре. Сантехник Иван Петрович спился, и теперь в лаваториях не только дубак, но и смыв через шестое чувство. Обои содрали ещё при Коле Саныче (который владелец другого бара, снесённого по ошибке): выкручиваюсь как умею; забила стены досками и сукном с бильярдов, доставшихся по наследству (от тётки, живущей в Англии, о которой узнала на вписке).
Мой бар – чемодан с фантастическими тварями. Пушкин, Байрон, де Сад, брат Ван Гога, жена Гогена и собака Тургенева вприкуску с байками и чёрствыми снами абсент пожирают за ночь. Абсент, между прочим, добыт двумя смертями (по крайней мере двое из тварей об этом прекрасно знают). Добыт и доставлен подпольными норами сквотов из Амстердама в Париж, из Парижа в Данию, оттуда каким-то чёртом в, прости господи, Германию; лишь с района Кройцберг (непосредственно через Преториуса, естественно) абсент доставляют в Прагу. Давно думаю сменить поставщика: с Амстердама до Праги, если срезать через бар, два квартала.
В моём баре по средам поёт Джим Моррисон, а по пятницам инструменталит Кафка. Получается так себе, но посетителям ничего другого не надо. Коктейли мешает ужратый Дионис, путая маргариту с вином острова Лесбос (на котором он болтал с головой Орфея, о чём в сорок пятый раз говорит какому-то человеку по кличке Гея). Когда валится с ног, его подменяет парень из Восточного Бруклина, имя которого для пьяного тела непроизносимо. Поэтому все зовут его Саня.
Саня, не покладая шейкера, мутит дичь с белками яиц и сливками 20%. «Кулинар», – со смешком говорит женщина явно вымышленной природы. В мой бар таких не пускают, но ей, пожалуй, можно. Женщина, кстати, является каждый вечер субботы, жалуется на мужа и тычет всех носом в свои переводы.
Мой бар открывается в восемь, на паспорт никто не смотрит. «До последнего посетителя» – это для тех, кто не боится Джеральда с битой на входе. Здесь правило только одно: не глазей на мёртвых. Общайся, как будто живые. И сам ты живой. До закрытия в полдень.
Никогда не ищи ответов, не задавай вопросов.
Ты ведь не хочешь быть один, изо дня в день провожая сутки. Распахнув глаза, выискивать перемены в камнях. Тебе не нужно горе осознанья, когда всё счастье – в неведении. Ты не готов идти забытыми тропами через вереницу дождей и промозглые горные кручи лишь затем, чтоб, остановившись, увидеть мощь прибрежных волн. И не готов не находить пристанища, ведь знающий не властен больше над ногами – нет дома, нет приюта, нет никого вокруг.
Не задавай вопросов, никогда не ищи ответов.
Ведь сладко спится с кем-то рядом, и старость поджидает ласково. Вот ты уже отец, вот – дед. И смерть не кажется тебе не неизбежной, она ведь с самого начала часть тебя. Ты никогда не смог бы удалиться в пучины океана, чтобы там, на дне, найти удушливые шлейфы смертных истин, испить их. Остаться там – вне времени и силы. Ты не желаешь видеть – это ведь так больно, – как мир вокруг тебя кружится вихрем, а ты лишь наблюдаешь. Вне его.
Не задавай вопросов.
Ведь страшно, глядя в небо, понять языческие танцы чёрных птиц. Невыносимо, глядя в горы, услышать шёпот меди и алмазов. Узнать, прислушавшись, о чём тебе кричат ветра во время штиля.
Никогда не ищи ответов.
Не будет тебе счастья. Не будет ни покоя, ни одиночества, ни чувства, что ты кому-то нужен. Ответы не дадут тебе эмоций. Ты истребишь себя, оставшись вечным не-собой для мира. Не задумываясь, кто ты. И есть ли ты вообще.
