А жизнь-то – не такое уж и дерьмо, как я о ней думал все мои годы. Налаживалась.
Одна беда: в себя я прихожу лишь на закате, как только сумерки в покоях начинают сгущаться.
Сумерки – это благодать. Окна в моей комнате – узкие бойницы, в них и так проникает не слишком много света, но они всегда закрыты ставнями и плотными гобеленами. Солнце для меня невыносимо. Было. Три месяца назад. Сейчас уже не так жжет, но привычка осталась.
Зато я свободен. Ну, если не считать того, что прикован к постели.
Зато уже не надо никуда бежать, даже если бы мог. Да и некуда.
Зато я – князь. Дед меня признал за кровного внука и проклятие снял. Всё легче.
И у меня в собственности – пока совместной с дедом, но это мелочи для вчерашнего нищего принца – есть замок и неплохой такой кус земли, побольше королевства Ардонии, с которого начинал путь к власти над миром мой создатель Ионт.
Пока мне не до мира, и даже не до моих владений.
Пока все мысли, все чувства, весь мир сосредоточились для меня под левой лопаткой. Мерзавец Сьент не просто подрезал мое крыло силы. Он сделал так, чтобы рана не затянулась, и я не мог восстановиться.
– У меня должна быть уверенность, что князья Энеарелли не закроют передо мной ворота замка, когда я приду, – сказал Гончар прежде, чем уехать в Озерную обитель. – Единственное лекарство Райтегора – быть рядом со мной. Чем больше расстояние между нами, тем сильнее будет боль.
А увезли меня далеко.
И эта сволочь медлит с приездом. Чтобы я проникся. Чтобы ждал с нетерпением.
Три месяца жду «наставника», как девка суженного. Тьфу.
Поначалу было больно от каждого шороха, от звука человеческого голоса, от всего мира. Говорят, я страшно орал и мечтал сдохнуть. Врут, гады. Может, и орал, но вот сдохнуть – не мечтал, не дождутся. У меня главное дело еще не сделано в этом мире.
Сейчас восприятие притупилось, или я научился его контролировать.
А в последние трое суток совсем полегчало. Потому-то я и счастлив.
Значит, мой враг уже близко. Теперь я его чувствую, как железо – магнитную гору. Иногда кажется: будь у меня чуть побольше сил, сам бы потащился к нему навстречу и вцепился в горло, лишь бы скорее прекратить эту пытку.
Потому мои вассалы и караулят меня, как арестанта – вдруг сбегу от них.
Зря боятся.
Не к лицу князю Энеарелли ползти к врагу поскуливающей шавкой. Особенно, когда единственная мечта – вцепиться ему в горло и порвать. А нельзя. Нельзя! Еще десять лет мне придется сдерживать это желание. Тренировать выдержку.
Ничего, какие мои годы? Дождусь своего часа. Я же не человек. Нелюди живут куда дольше людей, а мне всего восемнадцать. Как вчера выяснилось.
Тихий, как шелест, звук отвлек меня от мрачных воспоминаний. Дверь приоткрылась. Говорю же, бдят. Спасибо, не у постели стоят со свечками. Всяких рыцарей-сиделок я давно из покоев выгнал – надоели своим ржаньем, гоготом и жизнерадостными мордами. А слезливых девчонок и вовсе не подпустил к себе. Терпеть не могу сочувственные вздохи и дрожание ресниц. Не дай Эйне, разревутся еще.
– Не мешай, ничего мне не надо! – громко сказал я, чтоб потом не притворялись, что не слышали.
Щель увеличилась. Просунулась широкая и полосатая морда Граднира, чаще всех стоявшего на страже в самое глухое время суток. Ночной образ жизни вполне устраивал его кошачью натуру.
– Точно ничего не надо? – спросил настырный. – Может, на горшок проводить?
– Граднир, вон! – свирепея, прорычал я.
Дверь захлопнулась.
Гады. Никакого почтения к сюзерену! Причем, я не просил эти наглые морды набиваться мне в вассалы. Просто не смог отказать им в защите.
Моё совершеннолетие отмечали вчера скромно, без балов и трехдневных пиров. В узком кругу. Собрались дед Дорант, бабка Анита, полсотни моих дарэйли и столько же рыцарей из самых знатных в княжестве Энеарелли.
