Когда мыльный пузырь социализма лопнул, родились мы – те русские, которые познали и нищету, и гопоту, и перестройку, – те дети, которые меняли фантики от жвачки на первые сигареты и продавали туристам школьные портреты Ленина. И как бы мы ни старались хорохориться и вести европейский образ жизни, в душе мы все еще пьем «Балтику № 9» в подъезде высотки на Котельнической, слушаем Guns N’Roses и ездим без билетов в электричках. И как бы мы ни пытались забыть ту страну, откуда мы родом, никто и никогда не вычеркнет из нас перестройку.
ДД[1]
Сабина сильнее всего боялась трех вещей: стать шлюхой в маленьком уездном городе N, вроде захолустного Гороховца, напиться дешевого вермута и, потеряв разум от сивухи, искупаться в сточном канале, и… вот еще – отобедать в хинкальной у Красных ворот. А из самого заветного, что приходило ей в голову в мечтах, – родиться в семье священника в позапрошлом веке, испробовать гуся с яблоками в Петербурге и не упасть в обморок на балу от сжатого на груди корсета. Все сложилось иначе: Сабина родилась на задворках коммунистического рая, что, впрочем, не помешало ей фантазировать о прошлом.
Однажды будучи еще ребенком, привезенным году в 1989 из Львова «на побывку» к родителям в Москву, Сабина отправилась в первый открывшийся «Макдоналдс» на Пушкинской площади.
Люди занимали очередь с самого утра, чтобы пообедать, в ожидании лакомились сушками, запрятанными в целлофановом пакете в карман парки, вдыхали в себя сочный химический аромат кипящего масла из фритюрницы, потирали озябшие ладони. Кормили детей обещаниями и в перспективе гамбургерами, тырили расфасованный сахар, который оставался на столах, и забирали с собой пластиковые стаканы, отмыв их дочиста в туалетах.
В длинной очереди, которая походила на изогнутого дождевого червя, стояла Сабина. Она держала отца за руку и просилась домой. Она и знать не знала про «Макдоналдс», и причину, по которой ее сюда привели! Ей бы вермишели и молочных сосисок хватило.
Клоун с размазанными красными губами веселил народ – народ стоял злой, голодный, холодный и вместо зрелищ требовал хлеба. Радовались исключительно дети, выпрашивая у клоуна наполненный гелием белый воздушный шарик с аппетитной буковкой «М». Шариков на всех не хватало.
В руках клоуна оставалось от силы штук семь. Сабине достался последний – уж слишком несчастный и жалобный у нее был вид. «Стоять на улице с полдня, чтобы съесть бутерброд, завернутый в бумагу. Какая дикость», – казалось Сабине.
«Катя! Екатерина! Будь добра, вернись на место!» – послышалось из очереди. Женщина в поношенном грязно-лиловом драповом пальто выказывала дочери свое раздражение. Ну сколько можно было вылезать на газон и забираться на подступ? Да еще и в новой джинсовой куртке с белой подкладкой из искусственного меха. Ох уже эта манера – заглядывать в окна и прилипать носом к стеклу. Грязному, между прочим.
Женщина устала. Женщина устала экономить и растить дочь. Иногда она сгоряча произносила: «Да пропади оно пропадом!», но потом мысленно била себя по губам и кротко читала «Отче наш». Молитву переписала ей сослуживица еще во время беременности, и с тех пор женщина прятала листок в чехле от старого театрального бинокля. Все равно не до театра.
