На гладкое лицо Ната сквозь щели в дощатом скрипучем полу сыпался сор и летели какие-то капли. Глаза юноши были широко распахнуты. В зрачке дрожала искра глубинного, животного страха. Пахло сыростью. Небрежно обшитый древесиной мешок был неловок для содержания людей и тесен для четырёх братьев – трудно было стоять, не сваливаясь друг на друга острыми локтями и не наступая на ноги. Пренебрежение было непривычно. Запахи были чужды, темнота была посторонней…
Младший Ивuш старался не плакать, и его потуги наполняли звенящую тишину узилища смазанным звуком. Худенького мальчишку не ободряли и не одёргивали. Тем, кто запер детей, было абсолютно всё равно что они делают в лишённом дневного света склете. Старшие берегли силы, подспудно подозревая, что привлекая внимание могут навредить себе.
Похитители превратились в охранников и пили над головой. Из-за огромных щелей в полу отчётливо слышно было даже их чавканье, не считая бацанья огромными сапожищами и скрипа под их тяжёлыми телами. Говорят, великаны Узу измельчали за века. Так вот, в близком общении такого впечатления не возникало.
В Узу не терпели хмеля, а брожение считали осквернением пищи. Нат не понимал, чем утробно булькают наверху, но не очень-то возлагал надежды на нарушение обетов. Прежде ему доводилось видеть великанов лишь издали, но не было секретом, что сорвавший ограничения великан не годен ни для какой ответственной службы…
Они ели и пили целую вечность. Как много надо, чтобы поддерживать такую огромную тушу на ходу. Потому этих прямоходящих монстров не брали в военные походы – издержки невыносимы. Легче заплатить кланам.
Во время похищения Нат пытался обороняться… даже против превосходящих количеством и мышцами… но руки его сами собой повисли вдоль тела, когда за шкирку встряхнули Ивuша и Майо!
Вокруг головы свинцовым обручем вращалось что-то про сохранение наследной линии… Нат присутствовал на посвящении, когда высоченный отец с обнажённым торсом перенимал присягу от старшего члена семьи, переходящего на этой же церемонии в старейшины. Слова… тогда не касающиеся его, далёкие, почти непонятные… Новый старейшина говорил, что его жизнь стала менее ценной по отношению к жизни отца… но ведь это только слова? Слова, придуманные древними, озабоченными тяготами выживания на суровой земле… Дальше было в том же духе, но более правдивое – Нат с досадой вспомнил, что должен вернуть дому наиболее жизнеспособных, если нельзя вернуть всех.
Вернуть всех было ему, не вошедшему в возраст, не под силу.
Он стоял, низко свесив голову, почти упираясь беззащитным теменем в сырую древесину. Он не произносил старых слов перед лицом лучших. Он оказался рядом с отцом, потому что умудрился ко времени церемонии стоять на ногах, не заваливаясь на четвереньки. Он не должен был помнить.
Ивuш, самый слабый, наименее жизнеспособный, был его любимцем…
На лицо попали липкие капли.
Что они там льют?
Нат отёр лицо, случайно задев губы – кислый вкус… Нат сплюнул.
Дверь открылась слишком неожиданно. Нат недостойно вздрогнул всем телом, медля податься вперёд, а отпрянуть было некуда.
Дёрнувшаяся нараспашь створка разошлась снова, отведённая рукой. Тонкая, пятипалая и покрытая золотистым загаром. В закутке перед дверью стояло существо, внешне не имеющее ничего общего с Узу, определённо женского пола.
Ивuш за спиной ахнул и, поддавшись эмоции, шагнул вперёд, неучтиво задевая старшего брата.
Женщина была молода, высока и располагала жалким минимумом одежды, достаточным лишь прикрыть женские признаки, не аффектированные мутациями, что само по себе было необычно. За куцым топом угадывалось две симметричные груди, от талии до середины бедра вились полосы ткани, завязанные простым узлом. На «одежде» горизонтально тянулись следы грязи, будто гари, но кожа была чистой, будто слегка блестела. Нат не думал, что это прозрачная лимфа, скорее какое-то масло.
