Мы думаем, что всё контролируем. Но однажды
каждому предоставляется возможность узнать,
как много в жизни зависит от случайностей.
Опоздание, встреча с незнакомцем, любая мелочь,
даже чашка кофе, может изменить жизнь.
Иду по вокзалу. Всюду снуют люди, кто-то раздражённо посматривает на часы, кто-то спешит, расталкивая идущих навстречу. Как всегда, здесь стоит гомон из смеси голосов сотрудников и пассажиров, шума поездов и объявлений по громкой связи. Молодая девушка рыдает на плече парня в форме, две девчушки с косичками бегают вокруг замученных родителей, обвешанных сумками. Возле касс расположилась большая компания туристов с рюкзаками чуть ли не в человеческий рост. Меня всегда вдохновляла эта дорожная романтика, но я не могу себе позволить так беспечно проводить время – у меня работа.
Я неторопливо качу за собой маленький синий чемоданчик. Времени до моего поезда ещё хватает. Взгляд оценивающе пробегается по стенам. Вокзал недавно отреставрирован, о чём трубили по всем местным каналам. Цвет сменили с синего на жёлтый. На мой вкус выбор не самый удачный, но выглядит вполне себе прилично: чистенько и просторно. Наверху большое цифровое табло, каждые несколько минут меняются строчки: убывает или прибывает поезд, сообщают о задержке или объявляют путь. Пассажиры стоят, задрав голову, как голодные птенцы. Эта мысль меня веселит, и я тихонечко хихикаю.
Чтоб убить время разглядываю товары на прилавке местного киоска: всякие безделушки, пресса, дешевые любовные романчики, сувениры с видами Магнитогорска. Лоток напомнил мне, как я убегала от мамы на каком-то из московских вокзалов и разглядывала эти несметные богатства. Мы каждый год ездили к друзьям родителей в Ярославскую область. В Москве была долгая пересадка, ждать своего поезда приходилось несколько часов – в пять лет это кажется вечностью. В тот раз папа поехал по каким-то делам, а мы с мамой остались с чемоданами. Мама задремала, а я убежала снова смотреть на чашки с нарисованными столичными достопримечательностями, крутящиеся брелоки и статуэтки из разноцветного стекла. Засмотревшись, я даже не слышала, как по громкой связи объявляли о потерявшейся девочке с каштановыми косичками, как мама вырвала у дежурного микрофон и, рыдая, звала меня. Когда она нашла меня, то не отшлепала и даже не отругала, а расплакалась и купила мне полупрозрачную балерину на тончайшей стеклянной ножке.
Не очень педагогично, сейчас я это понимаю. Но тогда мама от радости и облегчения готова была на что угодно. Помню, что мне было немного стыдно оттого, что мама плачет. Но стыд затмевала радость от покупки. Двести рублей – немалые деньги, столько же в то время стоил день вседозволенности в парке Горького. До самого поезда мама держала меня за руку, а папе о наших приключениях мы решили не говорить.
Сейчас из стеклянной витрины на меня смотрит та же девчонка, только уже без косичек. Никак не налюбуюсь на новую прическу. На прошлой неделе отстригла волосы чуть ниже плеч, они задорно завиваются на концах. Теперь я, конечно, сама могу позволить расплатиться в вокзальном киоске. Протягивая продавщице сотню, покупаю в дорогу женский журнал, июньский выпуск с Шакирой на обложке. Вряд ли смогу прочитать остальную чушь кроме статьи о ней.
– Сто пятьдесят! – недовольно заявляет продавщица, полноватая женщина лет пятидесяти в синем фартуке, презрительно глядя на мои деньги.
– А! Ну, ладно, просто у вас тут ценник…
– Ценник, ценник! Когда мне его сменить-то?
– Да я не против! – Достаю из рюкзака еще полсотни и протягиваю ей. – Спокойно, что ли, сказать нельзя?
Застегиваю молнию на кармане и беру журнал.
