Они шли с самого утра, ступая почти след в след, словно прижимаясь друг к другу, стараясь создать нечто единое в огромном и чужом море зелени. Лес угнетал, подавляя своим однообразием, отупляя, делая безразличным ко всему. Даже взгляд остановить не на чем. Березки посветлее, дубы потемнее, а трава совсем темная в тени деревьев. И все это стоит неподвижной бесконечной стеной. Вдоль нее можно идти вечно и не встретить ничего, радующего глаз.
Андрей поглубже надвинул фуражку. Опустил взгляд на свои пыльные сапоги и грязно-серый песок. За спиной он слышал частое сбивчивое дыхание, но не оборачивался.
Одним из самых значительных изменений в восприятии мира с тех пор, как Андрей после беззаботной студенческой жизни оказался в этом забытом богом и людьми месте, стало отношение к зеленому цвету. Шелестящие листья в отсветах фонарей над парковыми скамейками; шелковистая трава, на которую совсем не страшно падать принимая мяч; соблазнительные платья, сверкающие автомобили и пивные бутылки, вечно занимавшие подоконник… Все это какая-то другая, ласковая зелень, которая бесследно растворилась в окружавшем его теперь глухом зеленом лабиринте. Этот цвет казался всеобъемлющим, затмевающим даже голубизну неба.
Может быть, попавший сюда случайно, различил бы шорохи и птичьи крики; даже нашел бы красивым какой-нибудь кривой, изуродованный природой сук, но Андрей жил здесь уже целых два месяца, и лес стал для него немым и безликим. Он уже не раздражал, а являлся той неотъемлемой частью гнусного бытия, от которой невозможно избавиться и бороться с которой бесполезно. Зеленая слепота…
Неохотно наползали сумерки. Это был пока не вечер, а просто скрылось солнце, сделав окружающий мир менее приветливым. С другой стороны, это говорило о том, что еще один день тупого бессмысленного существования прошел, и ощущение этого радовало…
– Подожди, я портянку перемотаю, – услышал Андрей сзади.
Остановился; оперся спиной о толстую сосну с теплой шелушащейся корой и закурил. Напарник его сел и начал, пыхтя, стягивать сапог. В конце концов, он освободил ногу и вопросительно посмотрел на Андрея.
– По-моему, мы отмахали километров сорок, – сказал он.
– Ну, сорок – не сорок, но явно больше двенадцати.
– И где же этот чертов тригопункт?
– Ты у меня спрашиваешь? – голос Андрея звучал так равнодушно, будто этот вопрос его совершенно не интересовал.
– Я, вообще, спрашиваю, – второй, которого звали Виктором, вздохнул и начал наматывать портянку заново, аккуратно и вдумчиво, будто делал это первый раз в жизни.
– Спрашивать «вообще», бессмысленно, – заметил Андрей философски.
– А что теперь делать?
– Идти.
– Куда?
– Вперед.
– Ты что, не понимаешь?.. – Виктор наконец засунул ногу в сапог, топнул ею, проверяя удобно ли получилось, и встал, – мы же идем не по той дороге.
– Понимаю. Но и она должна куда-нибудь привести, – слова выползали лениво – казалось, разговаривая, Андрей делает собеседнику великое одолжение. Такая интонация могла вывести из себя кого угодно.
– Как это, куда-нибудь?! – истерично крикнул Виктор, – ты что, дурак?!.. Мы даже не знаем, сколько идти до… – тут он запнулся, – … туда, куда она ведет. Еды у нас нет, воды – полфляжки. Ты псих, да?! Робинзон Крузо!..
На этом запал иссяк, потому что Андрей никак не реагировал на его эскапады, задумчиво разглядывая огромный ярко красный мухомор, выделявшийся среди всеобщего однообразия, как окурок валяющийся посреди комнаты. В голосе Виктора послышались примирительные нотки:
– Слышь, Андрюх, не может быть, чтоб тут не было людей, ведь ездит же кто-то по этим дорогам. Нам лучше вернуться к мотоциклу и ждать. Может, даже удастся починить его.
– Вернуться? А ты найдешь обратную дорогу? – Андрей усмехнулся, – Дерсу Узала… если я Робинзон Крузо.