Когда пришёл художник, чтобы расписать церковный алтарь, Мартин сразу знал, что уйдёт с ним в конце зимы. Он уйдёт с ним и даже не оглянется.
Про художника люди в деревне говорили уже давно. И вот он явился, хочет войти в церковь, а ключа нет. Трое мужчин, к которым в деревне хоть как-то прислушиваются, – а это Хеннинг, Зайдель и Заттлер, – ищут ключ и ползают по зарослям шиповника у входа в церковь. Ветер раздувает им штаны и рубахи пузырём. Треплет им волосы. Время от времени мужчины снова подходят к двери и снова трясут её. По очереди. На тот случай, если предыдущий вдруг потряс неправильно. И всякий раз изумляются, что дверь по-прежнему не поддаётся.
Художник в это время стоит со своим скудным имуществом тут же, глядит и посмеивается. Они, наверное, представляли себе художника другим: более солидным, но уж какой есть, художники в этих краях с неба не падают. Тем более в военное время.
Мартин сидит на краю колодца, шагах в десяти от церкви. Ему уже одиннадцать лет. Он рослый и тощий.
Кормится он тем, что заработает за день. Но по воскресеньям заработка нет, приходится поститься. Но он всё равно растёт. Одёжка никогда не бывает ему впору: вот только что штаны были велики, а в следующее мгновение глядишь – они уже малы.
У него очень красивые глаза. Это сразу заметно. Тёмные и терпеливые. Всё в нём кажется спокойным и осмотрительным. А деревенским от этого как раз неспокойно. Не по нутру им, когда кто-то чересчур живой или чересчур уравновешенный. Грубый – это им понятно. Хитрый и лукавый тоже. А вот задумчивость на лице одиннадцатилетнего ребёнка – это не по ним.
А ещё, разумеется, этот петух. Он всегда при мальчишке. Сидит у него на плече. Или на коленях. Или прячется у него под рубахой. Когда этот зверь дремлет, он похож на старика, и все в деревне говорят, что петух – это сам чёрт.
Ключ так и не удаётся отыскать, но художник-то уже здесь. И надо показать ему церковь. Хеннинг ещё раз перечисляет по пальцам имена людей, которые могут знать, где ключ, и вдруг его подозрение падает на Франциску. Мол, ключ непременно должен быть у неё. Никто не знает, с чего он так решил. Но всё же посылают за ней. Мартин в ожидании вытягивается в струнку. Франци ему нравится.
Она тут же явилась. От постоялого двора с харчевней, в которой она прислуживает, до церкви совсем недалеко. Ей четырнадцать лет, она кутается в платок, наброшенный на плечи. Ветер нахлёстывает волосы ей на глаза. Она очень красивая, и мужчинам в радость причинять ей боль.
Оказывается, Франци не имеет никакого отношения к ключу от церкви. Вот ведь какая досада.
Поскольку на тщетные поиски затрачено уже много времени, требуется какое-то другое решение. Художник между тем подсел к Мартину на край колодца. Петух взлетел с плеча мальчика, опустился на заляпанную красками торбу художника и принялся её поклёвывать.
Может, как-то можно вышибить двери церкви, рассуждали между тем трое самых деловитых мужчин деревни. Но позволительно ли применить насилие, чтобы открыть Божий дом? Или, может, лучше выбить окно? Что из этого будет большее кощунство? Дверь или окно? Пришли к согласию в том, что насилие – это плохо, ибо к Господу Богу можно пробиться только через слово и веру, а не посредством хорошего пинка.
– Или через смерть, – вставила Франци.
«Как она отважилась?» – подумал Мартин. Уже за одно это надо всю жизнь её защищать, чтобы любоваться при этом, как она осмеливается на такие дела.
