Зазвонил телефон. Доктор Хьюз, не поднимая головы, пошарил рукой в поисках телефонной трубки. Его рука проскользнула по кипам бумаг, бутылке чернил, куче газет за неделю и смятым пакетам от бутербродов; наконец, она нашла и подняла трубку.
Доктор Хьюз приложил ее к уху. Заостренное раздражением лицо делало его похожим на белку, старающуюся спрятать свои орешки.
– Хьюз? Это Мак-Ивой.
– Я слушаю. Мне неприятно, доктор Мак-Ивой, но я крайне занят.
– Я не хотел бы вам мешать, доктор Хьюз, но у меня здесь… пациентка… Она должна вас заинтересовать.
Хьюз потянул носом.
– Что за пациентка? – спросил он, снимая очки. – Послушайте, доктор, это крайне любезно с вашей стороны, что вы уведомили меня, но у меня такая гора бумажной работы, что я на самом деле не могу…
Мак-Ивой не давал возможности избавиться от него.
– Я на самом деле считаю, что это вас заинтересует. Вас же интересуют опухоли, не так ли? Ну, так вот, мы имеем опухоль из опухолей.
– Что же в ней такого необычного?
– Она локализована на затылке. Пациентка кавказской расы, двадцать три года. Никаких данных, касающихся предыдущих новообразований, ни мягких, ни злокачественных.
– Ну и?
– Эта опухоль двигается, – заявил Мак-Ивой. – Двигается, как будто под кожей есть что-то живое.
Хьюз начал рисовать ручкой цветы. С минуту он молчал, морща лоб, а затем спросил:
– Рентген?
– Результаты через двадцать минут.
– Пульсация?
– На ощупь напоминает любую другую опухоль. За одним исключением – она извивается.
– Вы пытались сделать надрез? Может быть, это обычная инфекция.
– Предпочитаю подождать рентгеновские снимки.
Хьюз задумчиво сунул в рот ручку. Он мысленно пробегал страницы всех медицинских книг, которые в жизни читал, в поисках подобного случая, прецедента, чего-нибудь, что бы напоминало подвижную опухоль. Но как-то не мог ничего припомнить. Может, он просто устал.
– Доктор Хьюз?
– Да, я здесь. Послушайте, а который сейчас час?
– Десять минут четвертого.
– Хорошо, доктор. Сейчас спущусь вниз.
Он положил трубку и долго протирал глаза. Был День Святого Валентина, и снаружи, на улицах Нью-Йорка, температура упала до минус десяти градусов, а землю покрывал пятнадцатисантиметровый слой снега. Под хмурым серо– стальным небом автомобили ползли один за другим почти бесшумно. Осматриваемый с восемнадцатого этажа Госпиталя Сестер Иерусалимских, город сиял каким-то таинственным блеском. Как будто бы я очутился на Луне, подумал Хьюз. Или на краю света. Или в ледниковой эпохе.
Были какие-то проблемы с отоплением, поэтому, сидя в свете настольной лампы, он не снимал плаща – уставший молодой человек тридцати лет, с носом, длинным и острым, как скальпель, и спутанной каштановой шевелюрой. Он казался скорее молодым механиком по автомобилям, а не экспертом по злокачественным новообразованиям.
Двери кабинета открылись перед полной, беловолосой девушкой в очках в красной оправе, сдвинутых на лоб. В руках она несла кипу документов и чашку кофе.
– Еще немного бумаг, доктор Хьюз. Я еще подумала, что вам нужно что-то и для разогрева.
– Спасибо, Мэри, – он открыл папку, которую она принесла, и громко потянул носом. – Иисусе, что за мерзость? Консультант я здесь или бумажная крыса? Знаешь что? Забери все это и дай доктору Риджуэю. Он любит бумаги. Любит их больше, чем тела и кровь.
Мэри пожала плечами.
– Доктор Риджуэй сказал передать это вам.
Хьюз встал. В плаще он напоминал Чарли Чаплина в «Золотой лихорадке». Он махнул папкой, переворачивая свою единственную «валентинку», которую – он знал это – прислала ему мать.
– Ну, хорошо, посмотрю это позже. Я спущусь вниз к доктору Мак-Ивою. У него появилась какая-то пациентка, и он хочет, чтобы я осмотрел ее.
