Мартын вышел из своего дома, закурил цигарку, крякнул и пошел через свою ограду к калитке, открыл ее и вышел на улицу. Просмотрев по сторонам и никого не увидев, кроме проезжающих мимо машин, он тяжело вздохнул и молвил сам себе:
– Чего-то сегодня день не заладился! Прямо с утра! С чего бы это? Все же было нормально! Не пойму… Может то, что жена сегодня ушла от меня? – Мартын задумался:
«И чего ей не нравилось? Была же любовь у нас! Ну подумаешь не работал я, так это ерунда, любовь все перемелет! Денег же хватало? Хватало! Она же на пяти работах работала! Чего этим бабам надо? Может то что выпивал? Так это совсем редко – раз в день! А вот мужики у нас в деревне так вообще в день по семь раз! Так я лучше всех оказался! Сына вон вырастил какого хорошего! Аж три класса закончил мой Степка! Так и работал летом…, наверное, если не врет… Теперь в город перебрался вот со своим другом, уехали аж на машине! Правда почему-то с мигалками… но сейчас письма пишет, мелким почерком. Пишет, что устроился хорошо, работы много, вернется через пять лет, а может раньше вырвется и почему-то добавил, что, если хорошо вести себя будет… Пишет, что в фирму устроился богатую, просил правда прислать ему чаю побольше и курево.
Мартын почесал затылок, сдвинув шапку-ушанку на лоб, погладил рукой хорька в кармане бушлата и пошел вдоль федеральной трассы, проходящей через деревню Гренкино, в которой Мартын Скотобазов прожил 42 года, то есть с рождения.
Ничего его не держало больше здесь с побегом жены с таксистом Генкой – дом стал холодным и неприветливым. Детей, кроме Степки не было.
Мартын обернулся, поглядел на свое одноэтажное деревянное жилище и сказал в сердцах:
– Пойду топится, и ты не доставайся никому! – с этими словами он вытащил связку гранат и метнул в свой дом. Через несколько секунд халупа разлетелась в куски, и Мартын еще долго наблюдал, как летели бревна, кирпичи, куски мебели, тряпки и переворачиваясь в воздухе собачья конура, с которой сегодня утром и пес Слюнявка убежал вслед за хозяйкой, женой Мартына, перегрызя толстую железную цепь, зло поглядывая на Мартына. Скотобазову даже показалось, что пес прорычал на него: «Коззеллл!!»
– Так, веревку взял, камень найду под снегом, правда пруд льдом покрылся, но там вчера моя Надька прорубь продолбила, воду брать коровам. Как в воду смотрела, будто специально для меня. Еще же спросил, лежа на печи, куда, мол, пошла? Прорубь, говорит долбить, тебя же не дождешься, то есть меня. Зараза! Ведьма она что ли? А на днесь строила она с мужиками колхозными амбар нам, так такое выдала! Говорит, мол, вот построю амбар, так тебя там и повешу! Понимаю, шутка конечно, однако предчувствия стали мучать нехорошие с тех пор! А третьего дня, намекнула, де, что я Емеля, но щуки мне не видать никогда, потому как за волшебной щукой, надо еще на реку сходить! К чему это она?
С такими размышлениями вслух Мартын дошел до палисада своего дружка-собутыльника.
– Пойду к Медведю зайду, может опохмелит на последки! – решил Мартын и подошел к огромному дому, с резными воротами и постучал в них замерзшими руками в верхонках.
– А месяц назад! – стал вслух вспоминать Скотобазов. – Когда она с Пихалычем свинью забивала? Главное, сучка, заходит в дом, вся в крови и как заорет, у меня с рук аж тетрис упал: – «Хоть кружку то дай под кровь!». К чему это она так? Я потом спросил у Пихалыча, когда мы с ним свеженину обмывали: «Чего это с ней?». Пихалыч правда промолчал… потом забрал сразу бутылку и ушел. Плюнул еще…»
