От автора
«Медленее, ниже, нежнее…» – полный антипод подтянутому «Быстрее, выше, сильнее!» и ближе мне как женщине в предклимактерическом возрасте, тяготеющей к узнаванию, а не завоеванию, процессу, а не результату, участию, а не победе. Женщине, неспешно нанизывающей на ленту повествования медали людских историй. Они играют на солнце интереса или тускнеют от невнимания, не делаясь от этого менее золотыми…
100 Рожева
Полиглот
Я иду по пляжу с двумя сумками и лотком на ремнях. Море штормит, но людей много – лежат, сидят, играют, бегут босиком по песку, оставляя следы из пяти ямок и вмятины. Следы живут до следующей волны, захлёбываются пеной и тонут, но люди делают новые. Мои следы крупнее и глубже. На мне ботинки и обрезанные по колено джинсы. Я сам обрезал. Я все делаю сам. Я живу один. Женщина, которую я хочу, вряд ли захочет быть со мной. Каждый вечер она выходит из машины. Чтобы купить такую, мне надо работать восемь лет, семь месяцев и две недели. Это если цены не изменятся, и если не арендовать квартиру в дорогом районе, где живет она.
Я знал её еще девочкой. Резинки на её хвостиках всегда были в цвет платья. К голубому – голубые, к жёлтому – жёлтые, к розовому – розовые. Мне не нравятся другие женщины. Они лежат, раздвинув толстые или худые ноги и вывалив из купальников губы – волосатые, бритые, мясистые, тощие, надутые, сморщенные. Даже если я не смотрю им туда, я все равно это вижу. Они жуют, орут на детей и мужей, хохочут, визжат. Я не хочу ни одну из них. Я хочу ее… Она никогда не будет моей, я знаю это. Она выросла и носит шляпы. Всегда в цвет платьев. К красному – красная, к белому – белая, к желтому – соломенная. Она элегантно наклоняет голову, выходя из машины. Я живу в маленькой квартирке возле ее дома. Дорого и далеко до работы, но зато я каждый вечер вижу, как она наклоняет голову, выходя из машины…
На мне тоже соломенная шляпа. Без неё нельзя. Я провожу на солнце по восемь часов в день, на пяти языках предлагая напитки и мороженое. Иврит, русский, английский, французский и немецкий. На иврите и английском говорят все мои конкуренты, этим никого не удивить, а на трех других языках только я. Я сам выучил фразы. У меня две сумки и лоток на ремнях. Ремни давят шею, и сумки оттягивают руки, но я привык. Ко всему привыкаешь. Я знаю свой пляж как свои старые ботинки. От отеля Марина, где живут эти ненормальные, что лезут в воду в резиновых костюмах с привязанной к ноге доской и ничего не покупают – до длинного волнореза, где мало отелей и людей. Туда приходят старушки и пожилые пары, и они тоже не покупают, потому что в их клетчатых сумках всегда есть вода и еда. Я хожу туда и обратно целый день. Люди меняются, но люди не меняются. Лежат, сидят, гуляют, бегут по песку, оставляя следы, живущие до следующей волны.
Мой маршрут начинается от высокой стены отеля Марина, той, что с рисунками. Необыкновенными рисунками. Я знал художника, его звали Рами. Высушенный солнцем, нелюдимый, сутулый человек. Однажды утром на бетонной стене появились силуэты людей, оживлённые углём и мелом и синее море в цвет отеля Марина. В бетонной синеве резвятся нарисованные дети. Три девушки сидят на полотенцах, глядя в лестницу, ведущую к отелю. У них прямые спины и угольные волосы, а тела полны белой надежды. Полная дама на лежаке глядит сквозь угольные очки на юношу, который смотрит ей между ног, в черный треугольник. Забелённая под обаяние похоть. Двое молодых людей лежат на песке, оглядывая мир, который пока принадлежит им. Над мусорным баком в форме дельфина – пожилая пара. Он, опираясь о палку, поднял ступню, а она вытаскивает из ступни занозу. Седая любовь, черная старость. Толстый разносчик напитков в шляпе, с лотком на ремнях и сумками тяжело опустился на колено перед покупательницей. Она держит белый рожок мороженого. Разносчик похож на моего друга Шимона. Такой же неуклюжий. Ниже, в углу, у самых тротуарных плит – худенькая белоснежная девочка завязывает волосы в хвостик. Я стараюсь не смотреть на неё. Но даже если я не смотрю, я все равно её вижу…
